28 мая в Краснодаре состоится второй аукцион современного искусства MOST. «Югополис» побеседовал с одним из организаторов проекта Олегом Гончаровым о том, кому в городе интересно современное искусство, каких результатов ждут от второго аукциона его организаторы и способен ли MOST повлиять на формирование вкусов горожан.

— На сайте агентства «Рупорт», занимавшегося разработкой брендинга аукциона MOST, сказано, что «…Название аукциона — метафора объединения двух миров. MOST соединяет мир тех, кто создает предметы современного искусства, с теми, кто хочет ими обладать. Написание латиницей подчеркивает исключительность представленных лотов, самого события и его участников». В чем состоит эта исключительность?

— Одна из составляющих брендинга — создание некой легенды, позволяющей более «умно и непонятно» рассуждать о том или ином предмете. Но все, что связано с искусством, несет в себе заряд исключительности. Искусство — субстанция, которую довольно сложно оцифровать, передать, спрогнозировать, что будет интересно или неинтересно потребителю.

Художники, творцы — люди, которые чувствуют внешний мир по-особенному. Задача искусства — не отвечать на какие-то вопросы, а ставить их. Если говорить об исключительности аукциона, я не припомню в городе ничего подобного тому, что пытаемся сделать мы. Художников немало, и большинство из них далеки от того, что мы называем финансовым благополучием, но, тем не менее, что-то заставляет этих людей творить: тратить время, силы, энергию на воплощение своих идей. И, наверное, одна из наших задач — по крайней мере, таково мое видение — дать возможность этим людям попытаться отыскать тех потребителей искусства, которые смогли бы отчасти удовлетворить их запросам с точки зрения хлеба насущного.

Сегодня то, что называется рынком предметов искусства в России, трудно сравнивать с тем, что представляет собой арт-рынок за ее пределами, — это вещи несопоставимые. Но главное, что есть за границей, — интерес. У частных коллекционеров, которых там огромное число, у галерей, у государственных институций, финансирующих музеи, частные галереи. Большое число коллекций принадлежит частным лицам, и они выставляют эти предметы для публичного знакомства с ними.

Когда мы говорим о современном искусстве, наверное, мы имеем в виду искусство актуальное. Ведь что считать современным искусством, современным российским искусством?

— Мы говорим о contemporary-art.

— Да. Мне больше нравится именно это название. Актуальное искусство — мне кажется, это более корректное выражение.

— Каким вы видите потребителя, о котором говорите?

— Потребителем может являться общество в целом и отдельные его участники, потому что каждый из нас имеет представление о живописи, графике, скульптуре, основанное на знаниях, которые были получены где-то и когда-то: в школе, вузе, в результате увлечения творческими течениями, посещения музеев, выставок… Сложно составить портрет потребителя искусства: наверное, это человек, обладающий определенным вкусом, знаниями, представлениями о том, что ему нравится, — и достаточными деньгами для того, чтобы можно было покупать предметы искусства.

Я не рассчитываю на то, что благодаря нашим усилиям появятся коллекционеры. Коллекционирование — очень интимный процесс, и вывести формулу, когда, в какой момент может появиться коллекционер, мне кажется, невозможно.

Поэтому отчасти наша утилитарная задача — попробовать дать возможность людям, у которых есть дома и квартиры, заполнить стены, пространство чем-то, что есть, по нашему мнению, предметы искусства: картины, скульптуры, графика.

— Вы принимаете участие в их отборе?

— Я — в меньшей степени. Основной груз лег на Романа Левицкого и Наталью Таракановскую. Роман — мой партнер, а Наталья возглавляет аукцион как предприятие. За все время, что проводился отбор, я подключался три-четыре раза. Так получилось, что я по личным делам был в Питере, и отчасти благодаря питерским контактам в каталог этого аукциона попали некоторые работы. Я очень этому рад — знакомству с художниками…

И, конечно, особая роль принадлежит Владимиру Мигачеву: это наш, местный художник, советы, опыт, контакты которого служили делу наполнения каталога. Еще есть ряд искусствоведов — людей, которым мы доверяем: они разбираются в искусстве лучше нас, и мы полагались на их опыт, прислушивались к их суждениям. В конечном итоге окончательный выбор был за Романом, Натальей и мной.

Опять же, выбор неочевиден. В числе 97 работ есть несколько объектов, которые, если бы их отбирал я один, не стал бы включать в число лотов.

— Например?

— Я бы не хотел их называть. Но, тем не менее, решение коллегиальное: если Роман и Наталья считают, что это неплохие работы, стоит попробовать. В результате потребитель проголосует рублем, и успешность аукциона ведь заключается не только в том, чтобы мероприятие стало интересным и красивым, но и в том, как продаются работы.

Для меня первый аукцион имел неожиданный успех: было продано две трети работ, что явилось откровением для всех, кто знает что-нибудь о механике, о технике проведения аукционов. Первое удивление высказал наш аукционист Андрей Хаазе, который ведет аукционы уже лет двадцать пять: он сказал, что это невероятный успех — продать такое количество работ на первом аукционе в подобном формате в Краснодаре.

— На втором аукционе, в отличие от первого, будут представлены работы не только краснодарских и южных художников?

— Да, среди лотов работы художников из Москвы, Петербурга и других регионов. Участников стало примерно вдвое больше — около сорока, работ — в полтора раза больше: было 60, сейчас 97. Мы не сидели сложа руки: с декабря пытались наладить контакты, показать специалистам, что мы делаем и как, спрашивали, правильно ли делаем, и получили большой интерес со стороны и художников, и людей, имеющих профессиональное отношение к этому бизнесу, искусствоведов.

Для меня это, скорее, культурологический проект. Я, в отличие от Романа, в меньшей степени вкладываю какие-то ожидания в отношении финансовой эффективности аукциона. Проект затратный, он не принес ничего, кроме незначительных убытков после первой реализации, но мы этого и ждали — ничего сверхъестественного. Основная задача была в другом: познакомить граждан нашего города с тем, что можно назвать актуальным искусством; дать им возможность определиться, сделать выбор.

В планах много чего: например, проведение по экспозиции второго аукциона каких-то специализированных экскурсий, потому что прийти на аукцион и сделать выбор довольно трудно. Ко многим работам нужно возвращаться, посмотреть, пережить — именно для этого выпускаются очень хорошего качества каталоги: чтобы люди могли познакомиться с работами, определить первичный интерес и затем прийти на выставку и там уже, может быть, сделать выбор.

Я точно знаю, что из людей, активно покупавших на первом аукционе, добрая половина пришли посмотреть выставку. В этот раз выставка работает дольше, почти десять дней.

Конечно, в мыслях где-то есть сделать этот проект самоокупаемым. Второй аукцион скоро состоится; я уверен, что будет третий аукцион; уверен, что есть возможность заинтересовать тем, что мы делаем, людей, которым небезразлично современное российское искусство, не только в нашей стране, но и за ее границами. В это раз точно будет несколько продаж за пределы России: есть предварительный интерес, некие договоренности. Приедут люди или нет — не знаю, но то, что в режиме телефонных торгов они будут принимать участие в аукционе, — факт. Это люди из Великобритании и США.

— Можете сейчас предсказать интерес со стороны краснодарцев к российскому искусству на втором аукционе — не к местным художникам?

— Сложно сказать. Есть несколько художников очень известных, и эта известность определяется, в том числе, их успешностью на арт-рынке: Александр Дашевский, питерский художник, Виталий Пушницкий и Петр Белый — оттуда же, Ривка Беларева — художники, чьи работы нравятся мне самому и к которым, возможно, будет интерес со стороны местных покупателей. К тому же приедут несколько коллекционеров из Москвы, один человек из Питера.

— Вы задаетесь целью формировать вкусы краснодарцев?

— Скорее, влиять на формирование. Где раньше можно было купить что-то, чтобы повесить на стену, поставить где-то в интерьере? Существовал когда-то «Арбат» на Чапаева, значительно более обширный, чем сейчас, представленность была, как мне кажется, более высокая. Долгое время существовал магазин, где продавались самые разные работы — в Доме книги, на втором этаже…

У нас фактически пара-тройка галерей, которые, в том числе, несут функцию знакомства и возможной реализации предметов искусства. Это небольшие галереи, и весь этот бизнес, если можно так его назвать, находится, скорее, в зачаточном состоянии, а не в активной стадии развития. Наверное, функция формирования того, что можно назвать хорошим вкусом, есть. На чем мы с вами воспитывались? На картинках, которые были когда-то в «Родной речи», — «Грачи прилетели»… Тогда это делалось, делалось подспудно, а сейчас, мне кажется, все это пущено на самотек, и на чем взращивается молодое поколение — на том, что видит в Сети, сериалах и кино, а всегда ли там хорошее?

Стереотипы, которые закладываются, не всегда хороши. Разрушение стереотипов вряд ли входит в наши задачи, но входит формирование чего-то, что можно назвать хорошим вкусом. Человек должен сам делать выбор, и наша задача — предоставить ему возможность этого выбора. Мы не говорим: это хорошее или плохое. Мы говорим: есть это и то; вот это направление таким образом развивается… И мы не первые на этом рынке: есть несколько институций, довольно активно занимающихся продвижением современного искусства. Единственный коллекционер в Краснодаре, кого я знаю, — опять же, возможно, в силу того, что не обладаю достаточной информацией, — Николай Мороз, у которого есть коллекция работ местного современного искусства и который ее выставлял; наверное, на таких энтузиастах и держится процесс эволюции.

— А у вас нет коллекции?

— Нет, я не коллекционер.

— И потребителем современного искусства себя не считаете?

— Есть картины, которые мне нравятся. Понимаете, каждый из нас в детстве переболел коллекционированием: кто-то собирал марки, кто-то — значки или этикетки. Я увлекался нумизматикой. Пока не чувствую в себе позывов коллекционировать предметы искусства: мне интересен сам процесс знакомства с новыми людьми, художниками, процесс узнавания; всегда интересно понять, насколько твое мнение может совпасть с тем, что более правильно. У меня нет задачи собрать какую-то коллекцию, интересно участие в арт-процессе.

Я — патриот этого города, мне нравится жить здесь, я считаю, что это замечательный город, а налет провинциальности, который на нем есть, — это, скорее, комплекс. По многим параметрам мы превосходим другие крупные города. Поэтому, наверное, чувство гордости, что я живу в лучшем городе страны, в том числе, является моей мотивацией. Сделать его немного лучше — что-то в этом роде.

— А как в отношении контемпорари-арт понять и решить, что правильно?

— Сложный вопрос. На него точно можно найти ответ, но для этого нужно сравнить то, что ты видишь, скажем, в экспозиции нашего аукциона, с тем, например, что встречается в экспозиции музея современного искусства в Нью-Йорке (MoMA. — Прим. ред.) или в галереях, которых великое множество. Музей Гуггенхайма очень часто выставляет коллекции современного искусства; «Арт-Базель», куда я поеду в начале июня — просто посмотреть, что это такое: мне это интересно. Кто-то любит туризм познавательный, кто-то — гастрономический, а мне нравится знакомиться с искусством. В жизни должно быть что-то, кроме работы.

— Вам современное искусство интересно как явление или вы отдаете предпочтение, например, классике? Когда приезжаете в Лондон или Нью-Йорк, куда идете?

— В Нью-Йорке — в MoMA, «Гуггенхайм». Еще мне очень нравится Вена. В «Альбертине» проходит множество выставок, есть постоянно меняющиеся выставочные пространства. Не могу сказать, что мне нравится именно контемпорари-арт. Скорее, то, что не вызывает у меня дисгармонии. Описать, почему нравится или нет, трудно. Меня всегда восхищали и удивляли искусствоведы, которые пишут тексты для произведений, выставляющихся в экспозициях, в том числе для тех, что вошли в наш каталог. Я бы так не смог. Читая эти тексты, думаешь: господи, как же, где они это увидели? Но, оказывается, действительно так! По большому счету, чтобы сложить представление о том, что и как изображено на картине, какой смысл вложил в нее художник, нужно обладать немалым набором знаний. Общих знаний.

Для того чтобы понять, что, как и зачем, нужно пообщаться, в том числе, с художником. Каждый художник вкладывает в свою работу смысл иногда совершенно удивительный, неуловимый на первый взгляд. Постепенно знания накапливаются, ты начинаешь понимать, что хотел выразить тот или иной художник, и потом, ведь в действительности все, что изображается, несет в себе эмоцию, кроме всего прочего.

Меня и в первом, и в новом каталоге удивило другое: если смотреть на весь ряд работ, выложить, выстроить их вдоль стены, — очень много серого, мрачного, темного. Сюжеты не самые оптимистичные и радостные. Наверное, это отображение реалий, которые нас окружают. Не могу сказать, что жизнь безусловно солнечна и замечательна; многие художники работают на голом энтузиазме. Мало кому удается начать взаимоотношения с галереями и позволить себе заниматься чистым творчеством. Хотя есть и очень успешные художники. Я восхищаюсь Нальби Бугашевым. Единственная работа, которой я обладаю, — его авторства. Мне друзья подарили ее на день рождения, как раз в дни прошлого аукциона: увидели мой интерес — я не принимал участия в торгах из принципиальных побуждений. Еще мне очень понравилась из первой коллекции работа Ивана Дубяги «Птица с большим клювом». Посмотришь на нее — кажется, что так мог бы и ребенок нарисовать…

— И вас это не раздражает?

— Что именно?

— Чувство «так бы и ребенок нарисовал», «так и я смогу нарисовать», о котором высказываются обыватели.

— Нет. Не смогу. Это кажется, что смогу. Например, все дети в каком-то возрасте пытались писать стихи. Это чистая графомания: рифмовали, складывали, — но делать по-настоящему — это очень сложно, как и с рисованием. Возьмите «Черный квадрат»: на первый взгляд, ничего необычного, но, если взглянуть на эпоху, историю российского и европейского искусства того периода, это действительно был революционный прорыв.

Если смотреть на эволюцию в творчестве Пикассо или Дали, видно все: буквально течение времени, как что-то происходило, изменения… Скажу еще раз, для меня наш проект — культурологический. Мне это интересно. Если мой интерес позволит кому-то также увеличить багаж знаний в этой области, дай бог.

— Что особенного, например, в этой картине Дубяги, «Птице с большим клювом»?

— Казалось бы, она очень простая, но есть в ней какой-то магнетизм, хочется на нее смотреть еще раз и еще. Она цепляет. И не только меня: ее купил довольно известный московский коллекционер. Значит, в этом что-то есть, значит, Дубяге удалось это передать.

— Как столичные и западные коллекционеры узнают об аукционе?

— В прошлом году, в ноябре, я был в Нью-Йорке, в отпуске. Прилетел Роман и привез десятка два каталогов, только что вышедших, и мы походили по людям, которые в той или иной степени имеют отношение к современному искусству, что-то оставили, раздали, у кого-то что-то вызвало интерес. Нужно сеять, чтобы взошло. Процент всхожести небольшой, конечно…

— Тем более Нью-Йорк пресыщен, трудно там кого-то удивить, наверное.

— Вам так кажется.

— Что заставит коллекционера средней руки из Нью-Йорка заинтересоваться аукционом в мало кому известном Краснодаре?

— Я не ожидаю особого интереса, но многие художники, представленные у нас, выставляются не только в России. Четверо авторов из нашего каталога принимали участие в Венецианской биеннале, к примеру. В выставках в Западной Европе и США. Самый яркий пример — Recycle: зимой прошла успешная выставка в Нью-Йорке.

Основная задача серьезного коллекционера — определить то, что может быть популярным, актуальным и, как синоним, дорогим с точки зрения ликвидности предмета. Это сейчас Гоген и ван Гог продаются за сумасшедшие деньги, но они-то жили в нищете, на тот момент их творчество было непонятным и работы ничего не стоили.

Я никоим образом не рассматриваю коллекционирование как инвестицию, это удел единиц, для этого нужны огромные ресурсы и возможности.

— Как формируется стоимость картины для аукциона?

— У каждого художника есть представление о том, сколько его работа может или должна стоить. Наверное, это то, что называется эстимейтом. Мы предлагаем художникам ставить стартовую цену ниже. Процесс формирования арт-рынка — не только задача аукционистов или галеристов, это, в том числе, задача художников. Если даже твоя работа будет продана дешевле, чем ты рассчитывал, она не уйдет в никуда: не отправится в кладовую, не будет пылиться у тебя в мастерской, она встанет на чью-то стену. И, чем больше картин будет куплено, чем чаще на них будут смотреть, тем большую узнаваемость ты получишь.

Поэтому всегда есть процесс договоренности с художником. По большому счету мы сами искали художников. Определили перечень авторов, которых хотели бы видеть на нашем аукционе; кто-то отказался, кто-то согласился. То есть говорить о том, что к нам выстроились в очередь, предлагая работы, конечно, нельзя. Мы сами искали, уговаривали: давайте попробуем. Чем больше точек активности, тем лучше для арт-рынка, для его формирования. Когда он сформируется в России и случится ли это вообще?

Коллекционирование предметов искусства, наверное, возможно в том случае, когда есть большое число людей со средствами, превосходящими те, что покрывают фундаментальные человеческие потребности. Когда решены все жизненные проблемы, человек обеспечен и состоялся, наверное, есть возможность тратить деньги на что-то «непродуктивное». В Краснодаре точно есть такие люди, но, может быть, они еще не знают, что приобретать предметы искусства так интересно?

— Вы можете влиять на эстимейт как организаторы? Например, приходит к вам художник и говорит, я хочу продать картину за пятнадцать тысяч, а вы говорите: нет, эта точно уйдет за сто, давайте поднимем.

— Верхняя граница довольно условна. Мы по результатам первого каталога мало где угадали. Что-то продалось значительно выше, что-то — ниже эстимейта, выше стартовой цены или по ней. Это рынок, и цена формируется по-разному. Статистика накапливается из многочисленных продаж. Если тот или иной художник на нашем аукционе или других продается, и продается за какие-то конкретные деньги, формируется представление о коридоре цен на его работы.

— Почему в Краснодаре так мало хороших художников, как вы считаете? Это связано с его расположением? Если, когда приезжаешь в Питер и чувствуешь его атмосферу, понятно, почему туда ездили творить много лет назад и продолжают сегодня, то в Краснодаре дело просто в атмосфере, климате, расслабленном образе жизни? Вы это ощущаете — что северные города более приспособлены для творчества, чем южные?

— Почему мало? Кто проводил разделение на «хороших» и «не очень»? Как считать? На тысячу жителей?.. Я бы говорил не о климатическом зонировании, а о наличии исторических и культурных традиций. Почему русские художники в XVIII и XIX веках из Питера и Москвы ездили на стажировку в Италию? Это южная страна.

— То есть казачья застава чисто исторически не может тягаться со столичным городом?

— Думаю, да. Наш край и регион — это пограничье, и занятие искусством может начаться, наверное, в условиях общественного заказа и когда есть возможность тратить время на это занятие. А когда ты постоянно отбиваешься от воинственных кочевников и меж тем еще возделываешь землю… Хотя, безусловно, есть какие-то самородки. Не бывает случайных вещей. Стоит говорить не о северном или южном, а, скорее, о наличии традиций, культурных корней.

— Почему вам так нравится Краснодар?

— Это город, удобный для жизни. Я поездил много, поверьте, многое повидал. Здесь комфортно, город зеленый, люди доброжелательные…

— Если говорить о России, сравнивать с российскими городами, а не заграничными?

— Безусловно. Не знаю, может, это стереотип, но мне здесь нравится, я вырос здесь.

— У вас нет чувства болота — в эмоциональном, культурном смысле?

— Нет. Может, потому что я живу в довольно жестком ритме. Но ведь я точно не отношусь к категории людей, по которым можно делать репрезентативную выборку и проводить оценку. Захотелось — сел, улетел.

До этого я шесть лет работал, совершая сто двадцать – сто тридцать перелетов в год. Раз тридцать побывал в Штатах, не только в Нью-Йорке и Бостоне, а во множестве городов, в Лондоне был раз семьдесят, в Европе — без счета. Благодаря работе я посмотрел мир, сложил о нем представление.

Приезжая в любой город, даже небольшой, тратишь определенное время на то, чтобы быстро и плотно познакомиться с тем, что он собой представляет. С гастрономической, архитектурной, культурной точки зрения; или просто знакомишься с природой. Попробуйте взглянуть глазами приезжего человека на наш город, а еще лучше — край: здесь так много интересных, невероятно красивых мест, с которыми мало что может потягаться. Правда, с архитектурой беда… Музеев единицы. Но… Жизнь ведь не стоит на месте.