Игорь Михайленко
художник (Краснодар)
  • Простимся.
    До встреч в могиле.
    Близится наше время.
    Ну, что ж?

    Мы не победили.
    Мы умрем на арене.
    Тем лучше.
    Не облысеем
    от женщин, от перепоя.

    ...А небо над Колизеем
    такое же голубое,
    как над родиной нашей,
    которую зря покинул
    ради истин,
    а также
    ради богатства римлян.

    Впрочем,
    нам не обидно.
    Разве это обида?
    Просто такая,
    видно,
    выпала нам
    планида...

    Близится наше время.
    Люди уже расселись.
    Мы умрем на арене.

    Людям хочется зрелищ.

Елена Крылова
журналист (Краснодар)
  • Плывет в тоске необъяснимой
    среди кирпичного надсада
    ночной кораблик негасимый
    из Александровского сада,
    ночной фонарик нелюдимый,
    на розу желтую похожий,
    над головой своих любимых,
    у ног прохожих.

    Плывет в тоске необъяснимой
    пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
    В ночной столице фотоснимок
    печально сделал иностранец,
    и выезжает на Ордынку
    такси с больными седоками,
    и мертвецы стоят в обнимку
    с особняками.

    Плывет в тоске необъяснимой
    певец печальный по столице,
    стоит у лавки керосинной
    печальный дворник круглолицый,
    спешит по улице невзрачной
    любовник старый и красивый.
    Полночный поезд новобрачный
    плывет в тоске необъяснимой.

    Плывет во мгле замоскворецкой,
    пловец в несчастие случайный,
    блуждает выговор еврейский
    на желтой лестнице печальной,
    и от любви до невеселья
    под Новый Год, под воскресенье,
    плывет красотка записная,
    своей тоски не объясняя.

    Плывет в глазах холодный вечер,
    дрожат снежинки на вагоне,
    морозный ветер, бледный ветер
    обтянет красные ладони,
    и льется мед огней вечерних,
    и пахнет сладкою халвою;
    ночной пирог несет сочельник
    над головою.

    Твой Новый Год по темно-синей
    волне средь моря городского
    плывет в тоске необъяснимой,
    как будто жизнь начнется снова,
    как будто будет свет и слава,
    удачный день и вдоволь хлеба,
    как будто жизнь качнется вправо,
    качнувшись влево.

Елена Голубцова
журналист (Торонто)
  • F. W.

    Когда ты вспомнишь обо мне
    в краю чужом -- хоть эта фраза
    всего лишь вымысел, а не
    пророчество, о чем для глаза,

    вооруженного слезой,
    не может быть и речи: даты
    из омута такой лесой
    не вытащишь -- итак, когда ты

    за тридевять земель и за
    морями, в форме эпилога
    (хоть повторяю, что слеза,
    за исключением былого,

    все уменьшает) обо мне
    вспомянешь все-таки в то Лето
    Господне и вздохнешь -- о не
    вздыхай! -- обозревая это

    количество морей, полей,
    разбросанных меж нами, ты не
    заметишь, что толпу нулей
    возглавила сама.
    В гордыне

    твоей иль в слепоте моей
    все дело, или в том, что рано
    об этом говорить, но ей-
    же Богу, мне сегодня странно,

    что, будучи кругом в долгу,
    поскольку ограждал так плохо
    тебя от худших бед, могу
    от этого избавить вздоха.

    Грядущее есть форма тьмы,
    сравнимая с ночным покоем.
    В том будущем, о коем мы
    не знаем ничего, о коем,

    по крайности, сказать одно
    сейчас я в состояньи точно:
    что порознь нам суждено
    с тобой в нем пребывать, и то, что

    оно уже настало -- р?в
    метели, превращенье крика
    в глухое толковище слов
    есть первая его улика --

    в том будущем есть нечто, вещь,
    способная утешить или
    -- настолько-то мой голос вещ! --
    занять воображенье в стиле

    рассказов Шахразады, с той
    лишь разницей, что это больше
    посмертный, чем весьма простой
    страх смерти у нее -- позволь же

    сейчас, на языке родных
    осин, тебя утешить; и да
    пусть тени на снегу от них
    толпятся как триумф Эвклида.

    ___

    Когда ты вспомнишь обо мне,
    дня, месяца, Господня Лета
    такого-то, в чужой стране,
    за тридевять земель -- а это

    гласит о двадцати восьми
    возможностях -- и каплей влаги
    зрачок вооружишь, возьми
    перо и чистый лист бумаги

    и перпендикуляр стоймя
    восставь, как небесам опору,
    меж нашими с тобой двумя
    -- да, точками: ведь мы в ту пору

    уменьшимся и там, Бог весть,
    невидимые друг для друга,
    почтем еще с тобой за честь
    слыть точками; итак, разлука

    есть проведение прямой,
    и жаждущая встречи пара
    любовников -- твой взгляд и мой --
    к вершине перпендикуляра

    поднимется, не отыскав
    убежища, помимо горних
    высот, до ломоты в висках;
    и это ли не треугольник?

    Рассмотрим же фигуру ту,
    которая в другую пору
    заставила бы нас в поту
    холодном пробуждаться, полу-

    безумных лезть под кран, дабы
    рассудок не спалила злоба;
    и если от такой судьбы
    избавлены мы были оба --

    от ревности, примет, комет,
    от приворотов, порч, снадобья
    -- то, видимо, лишь на предмет
    черчения его подобья.

    Рассмотрим же. Всему свой срок,
    поскольку теснота, незрячесть
    объятия -- сама залог
    незримости в разлуке -- прячась

    друг в друге, мы скрывались от
    пространства, положив границей
    ему свои лопатки, -- вот
    оно и воздает сторицей

    предательству; возьми перо
    и чистую бумагу -- символ
    пространства -- и, представив про-
    порцию -- а нам по силам

    представить все пространство: наш
    мир все же ограничен властью
    Творца: пусть не наличьем страж
    заоблачных, так чьей-то страстью

    заоблачной -- представь же ту
    пропорцию прямой, лежащей
    меж нами -- ко всему листу
    и, карту подстелив для вящей

    подробности, разбей чертеж
    на градусы, и в сетку втисни
    длину ее -- и ты найдешь
    зависимость любви от жизни.

    Итак, пускай длина черты
    известна нам, а нам известно,
    что это -- как бы вид четы,
    пределов тех, верней, где места

    свиданья лишена она,
    и ежели сия оценка
    верна (она, увы, верна),
    то перпендикуляр, из центра

    восставленный, есть сумма сих
    пронзительных двух взглядов; и на
    основе этой силы их
    находится его вершина

    в пределах стратосферы -- вряд
    ли суммы наших взглядов хватит
    на большее; а каждый взгляд,
    к вершине обращенный, -- катет.

    Так двух прожекторов лучи,
    исследуя враждебный хаос,
    находят свою цель в ночи,
    за облаком пересекаясь;

    но цель их -- не мишень солдат:
    она для них -- сама услуга,
    как зеркало, куда глядят
    не смеющие друг на друга

    взглянуть; итак, кому ж, как не
    мне, катету, незриму, нему,
    доказывать тебе вполне
    обыденную теорему

    обратную, где, муча глаз
    доказанных обильем пугал,
    жизнь требует найти от нас
    то, чем располагаем: угол.

    Вот то, что нам с тобой дано.
    Надолго. Навсегда. И даже
    пускай в неощутимой, но
    в материи. Почти в пейзаже.

    Вот место нашей встречи. Грот
    заоблачный. Беседка в тучах.
    Приют гостеприимный. Род
    угла; притом, один из лучших

    хотя бы уже тем, что нас
    никто там не застигнет. Это
    лишь наших достоянье глаз,
    верх собственности для предмета.

    За годы, ибо негде до --
    до смерти нам встречаться боле,
    мы это обживем гнездо,
    таща туда по равной доле

    скарб мыслей одиноких, хлам
    невысказанных слов -- все то, что
    мы скопим по своим углам;
    и рано или поздно точка

    указанная обретет
    почти материальный облик,
    достоинство звезды и тот
    свет внутренний, который облак

    не застит -- ибо сам Эвклид
    при сумме двух углов и мрака
    вокруг еще один сулит;
    и это как бы форма брака.

    Вот то, что нам с тобой дано.
    Надолго. Навсегда. До гроба.
    Невидимым друг другу. Но
    оттуда обозримы оба

    так будем и в ночи и днем,
    от Запада и до Востока,
    что мы, в конце концов, начнем
    от этого зависеть ока

    всевидящего. Как бы явь
    на тьму ни налагала арест,
    возьми его сейчас и вставь
    в свой новый гороскоп, покамест

    всевидящее око слов
    не стало разбирать. Разлука
    есть сумма наших трех углов,
    а вызванная ею мука

    есть форма тяготенья их
    друг к другу; и она намного
    сильней подобных форм других.
    Уж точно, что сильней земного.

    ___

    Схоластика, ты скажешь. Да,
    схоластика и в прятки с горем
    лишенная примет стыда
    игра. Но и звезда над морем --

    что есть она как не (позволь
    так молвить, чтоб высокий в этом
    не узрила ты штиль) мозоль,
    натертая в пространстве светом?

    Схоластика. Почти. Бог весть.
    Возможно. Усмотри в ответе
    согласие. А что не есть
    схоластика на этом свете?

    Бог ведает. Клонясь ко сну,
    я вижу за окном кончину
    зимы; и не найти весну:
    ночь хочет удержать причину

    от следствия. В моем мозгу
    какие-то квадраты, даты,
    твоя или моя к виску
    прижатая ладонь...
    Когда ты

    однажды вспомнишь обо мне,
    окутанную вспомни мраком,
    висящую вверху, вовне,
    там где-нибудь, над Скагерраком,

    в компании других планет,
    мерцающую слабо, тускло,
    звезду, которой, в общем, нет.
    Но в том и состоит искусство

    любви, вернее, жизни -- в том,
    чтоб видеть, чего нет в природе,
    и в месте прозревать пустом
    сокровища, чудовищ -- вроде

    крылатых женогрудых львов,
    божков невероятной мощи,
    вещающих судьбу орлов.
    Подумай же, насколько проще

    творения подобных дел,
    плетения их оболочки
    и прочих кропотливых дел --
    вселение в пространство точки!

    Ткни пальцем в темноту. Невесть
    куда. Куда укажет ноготь.
    Не в том суть жизни, что в ней есть,
    но в вере в то, что в ней должно быть.

    Ткни пальцем в темноту -- туда,
    где в качестве высокой ноты
    должна была бы быть звезда;
    и, если ее нет, длинноты,

    затасканных сравнений лоск
    прости: как запоздалый кочет,
    униженный разлукой мозг
    возвыситься невольно хочет.

Юлия Солохина
маркетолог (Краснодар)
  • Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
    Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
    За дверью бессмысленно все, особенно -- возглас счастья.
    Только в уборную -- и сразу же возвращайся.

    О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
    Потому что пространство сделано из коридора
    и кончается счетчиком. А если войдет живая
    милка, пасть разевая, выгони не раздевая.

    Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
    Что интересней на свете стены и стула?
    Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
    таким же, каким ты был, тем более -- изувеченным?

    О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
    в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
    В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
    Ты написал много букв; еще одна будет лишней.

    Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
    догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
    эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
    Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.

    Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
    Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
    слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
    шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

Мирро Пуазон
поэт (Краснодар)
  • Вот я вновь посетил
    эту местность любви, полуостров заводов,
    парадиз мастерских и аркадию фабрик,
    рай речный пароходов,
    я опять прошептал:
    вот я снова в младенческих ларах.
    Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.

    Предо мною река
    распласталась под каменно-угольным дымом,
    за спиною трамвай
    прогремел на мосту невредимом,
    и кирпичных оград
    просветлела внезапно угрюмость.
    Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.

    Джаз предместий приветствует нас,
    слышишь трубы предместий,
    золотой диксиленд
    в черных кепках прекрасный, прелестный,
    не душа и не плоть --
    чья-то тень над родным патефоном,
    словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном.

    В ярко-красном кашне
    и в плаще в подворотнях, в парадных
    ты стоишь на виду
    на мосту возле лет безвозвратных,
    прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,
    и ревет позади дорогая труба комбината.

    Добрый день. Ну и встреча у нас.
    До чего ты бесплотна:
    рядом новый закат
    гонит вдаль огневые полотна.
    До чего ты бедна. Столько лет,
    а промчались напрасно.
    Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.

    По замерзшим холмам
    молчаливо несутся борзые,
    среди красных болот
    возникают гудки поездные,
    на пустое шоссе,
    пропадая в дыму редколесья,
    вылетают такси, и осины глядят в поднебесье.

    Это наша зима.
    Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
    предо мною горят
    ослепительно тысячи окон.
    Возвышаю свой крик,
    чтоб с домами ему не столкнуться:
    это наша зима все не может обратно вернуться.

    Не до смерти ли, нет,
    мы ее не найдем, не находим.
    От рожденья на свет
    ежедневно куда-то уходим,
    словно кто-то вдали
    в новостройках прекрасно играет.
    Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.

    Значит, нету разлук.
    Существует громадная встреча.
    Значит, кто-то нас вдруг
    в темноте обнимает за плечи,
    и полны темноты,
    и полны темноты и покоя,
    мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.

    Как легко нам дышать,
    оттого, что подобно растенью
    в чьей-то жизни чужой
    мы становимся светом и тенью
    или больше того --
    оттого, что мы все потеряем,
    отбегая навек, мы становимся смертью и раем.

    Вот я вновь прохожу
    в том же светлом раю -- с остановки налево,
    предо мною бежит,
    закрываясь ладонями, новая Ева,
    ярко-красный Адам
    вдалеке появляется в арках,
    невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.

    Как стремительна жизнь
    в черно-белом раю новостроек.
    Обвивается змей,
    и безмолвствует небо героик,
    ледяная гора
    неподвижно блестит у фонтана,
    вьется утренний снег, и машины летят неустанно.

    Неужели не я,
    освещенный тремя фонарями,
    столько лет в темноте
    по осколкам бежал пустырями,
    и сиянье небес
    у подъемного крана клубилось?
    Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.

    Кто-то новый царит,
    безымянный, прекрасный, всесильный,
    над отчизной горит,
    разливается свет темно-синий,
    и в глазах у борзых
    шелестят фонари -- по цветочку,
    кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.

    Значит, нету разлук.
    Значит, зря мы просили прощенья
    у своих мертвецов.
    Значит, нет для зимы возвращенья.
    Остается одно:
    по земле проходить бестревожно.
    Невозможно отстать. Обгонять -- только это возможно.

    То, куда мы спешим,
    этот ад или райское место,
    или попросту мрак,
    темнота, это все неизвестно,
    дорогая страна,
    постоянный предмет воспеванья,
    не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.

    Это -- вечная жизнь:
    поразительный мост, неумолчное слово,
    проплыванье баржи,
    оживленье любви, убиванье былого,
    пароходов огни
    и сиянье витрин, звон трамваев далеких,
    плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.

    Поздравляю себя
    с этой ранней находкой, с тобою,
    поздравляю себя
    с удивительно горькой судьбою,
    с этой вечной рекой,
    с этим небом в прекрасных осинах,
    с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.

    Не жилец этих мест,
    не мертвец, а какой-то посредник,
    совершенно один,
    ты кричишь о себе напоследок:
    никого не узнал,
    обознался, забыл, обманулся,
    слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.

    Слава Богу, чужой.
    Никого я здесь не обвиняю.
    Ничего не узнать.
    Я иду, тороплюсь, обгоняю.
    Как легко мне теперь,
    оттого, что ни с кем не расстался.
    Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.

    Поздравляю себя!
    Сколько лет проживу, ничего мне не надо.
    Сколько лет проживу,
    сколько дам на стакан лимонада.
    Сколько раз я вернусь --
    но уже не вернусь -- словно дом запираю,
    сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.

Катя Солнце
радиоведущая (Краснодар)
  • И вечный бой.
    Покой нам только снится.
    И пусть ничто
    не потревожит сны.
    Седая ночь,
    и дремлющие птицы
    качаются от синей тишины.

    И вечный бой.
    Атаки на рассвете.
    И пули,
    разучившиеся петь,
    кричали нам,
    что есть еще Бессмертье...
    ... А мы хотели просто уцелеть.

    Простите нас.
    Мы до конца кипели,
    и мир воспринимали,
    как бруствер.
    Сердца рвались,
    метались и храпели,
    как лошади,
    попав под артобстрел.

    ...Скажите... там...
    чтоб больше не будили.
    Пускай ничто
    не потревожит сны.
    ...Что из того,
    что мы не победили,
    что из того,
    что не вернулись мы?..

Юрий Гречко
журналист, поэт (Краснодар)
  • Ты ожил, снилось мне, и уехал
    в Австралию. Голос с трехкратным эхом
    окликал и жаловался на климат
    и обои: квартиру никак не снимут,
    жалко, не в центре, а около океана,
    третий этаж без лифта, зато есть ванна,
    пухнут ноги, "А тапочки я оставил" --
    прозвучавшее внятно и деловито.
    И внезапно в трубке завыло "Аделаида! Аделаида!",
    загремело, захлопало, точно ставень
    бился о стенку, готовый сорваться с петель.

    Все-таки это лучше, чем мягкий пепел
    крематория в банке, ее залога --
    эти обрывки голоса, монолога
    и попытки прикинуться нелюдимом

    в первый раз с той поры, как ты обернулся дымом.

Нина Шилоносова
журналист (Краснодар)
  • "On a cloud I saw a child,
    and he laughing said to me..."
    W. Blake

    1

    Мы хотим играть на лугу в пятнашки,
    не ходить в пальто, но в одной рубашке.
    Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть,
    мы, готовя уроки, хотим не плакать.

    Мы учебник прочтем, вопреки заглавью.
    То, что нам приснится, и станет явью.
    Мы полюбим всех, и в ответ -- они нас.
    Это самое лучшее: плюс на минус.

    Мы в супруги возьмем себе дев с глазами
    дикой лани; а если мы девы сами,
    то мы юношей стройных возьмем в супруги,
    и не будем чаять души в друг друге.

    Потому что у куклы лицо в улыбке,
    мы, смеясь, свои совершим ошибки.
    И тогда живущие на покое
    мудрецы нам скажут, что жизнь такое.

    2

    Наши мысли длинней будут с каждым годом.
    Мы любую болезнь победим иодом.
    Наши окна завешены будут тюлем,
    а не забраны черной решеткой тюрем.

    Мы с приятной работы вернемся рано.
    Мы глаза не спустим в кино с экрана.
    Мы тяжелые брошки приколем к платьям.
    Если кто без денег, то мы заплатим.

    Мы построим судно с винтом и паром,
    целиком из железа и с полным баром.
    Мы взойдем на борт и получим визу,
    и увидим Акрополь и Мону Лизу.

    Потому что число континентов в мире
    с временами года, числом четыре,
    перемножив и баки залив горючим,
    двадцать мест поехать куда получим.

    3

    Соловей будет петь нам в зеленой чаще.
    Мы не будем думать о смерти чаще,
    чем ворона в виду огородных пугал.
    Согрешивши, мы сами и станем в угол.

    Нашу старость мы встретим в глубоком кресле,
    в окружении внуков и внучек. Если
    их не будет, дадут посмотреть соседи
    в телевизоре гибель шпионской сети.

    Как нас учат книги, друзья, эпоха:
    завтра не может быть также плохо,
    как вчера, и слово сие писати
    в tempi следует нам passati.

    Потому что душа существует в теле,
    жизнь будет лучше, чем мы хотели.
    Мы пирог свой зажарим на чистом сале,
    ибо так вкуснее: нам так сказали.

    ___

    "Hear the voice of the Bard!"
    W. Blake

    1

    Мы не пьем вина на краю деревни.
    Мы не дадим себя в женихи царевне.
    Мы в густые щи не макаем лапоть.
    Нам смеяться стыдно и скушно плакать.

    Мы дугу не гнем пополам с медведем.
    Мы на сером волке вперед не едем,
    и ему не встать, уколовшись шприцем
    или оземь грянувшись, стройным принцем.

    Зная медные трубы, мы в них не трубим.
    Мы не любим подобных себе, не любим
    тех, кто сделан был из другого теста.
    Нам не нравится время, но чаще -- место.

    Потому что север далек от юга,
    наши мысли цепляются друг за друга.
    Когда меркнет солнце, мы свет включаем,
    завершая вечер грузинским чаем.

    2

    Мы не видим всходов из наших пашен.
    Нам судья противен, защитник страшен.
    Нам дороже свайка, чем матч столетья.
    Дайте нам обед и компот на третье.

    Нам звезда в глазу, что слеза в подушке.
    Мы боимся короны во лбу лягушки,
    бородавок на пальцах и прочей мрази.
    Подарите нам тюбик хорошей мази.

    Нам приятней глупость, чем хитрость лисья.
    Мы не знаем, зачем на деревьях листья.
    И, когда их срывает Борей до срока,
    ничего не чувствуем, кроме шока.

    Потому что тепло переходит в холод,
    наш пиджак зашит, а тулуп проколот.
    Не рассудок наш, а глаза ослабли,
    чтоб искать отличье орла от цапли.

    3

    Мы боимся смерти, посмертной казни.
    Нам знаком при жизни предмет боязни:
    пустота вероятней и хуже ада.
    Мы не знаем, кому нам сказать "не надо".

    Наши жизни, как строчки, достигли точки.
    В изголовьи дочки в ночной сорочке
    или сына в майке не встать нам снами.
    Наша тень длиннее, чем ночь пред нами.

    То не колокол бьет над угрюмым вечем!
    Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.
    Мы спускаем флаги и жжем бумаги.
    Дайте нам припасть напоследок к фляге.

    Почему все так вышло? И будет ложью
    на характер свалить или Волю Божью.
    Разве должно было быть иначе?
    Мы платили за всех, и не нужно сдачи.

Стефания Чекалина
стилист, фотограф (Нью-Йорк)
  • I

    Вещи и люди нас
    окружают. И те,
    и эти терзают глаз.
    Лучше жить в темноте.

    Я сижу на скамье
    в парке, глядя вослед
    проходящей семье.
    Мне опротивел свет.

    Это январь. Зима.
    Согласно календарю.
    Когда опротивеет тьма,
    тогда я заговорю.

    II

    Пора. Я готов начать.
    Не важно, с чего. Открыть
    рот. Я могу молчать.
    Но лучше мне говорить.

    О чем? О днях, о ночах.
    Или же -- ничего.
    Или же о вещах.
    О вещах, а не о

    людях. Они умрут.
    Все. Я тоже умру.
    Это бесплодный труд.
    Как писать2 на ветру.

    III

    Кровь моя холодна.
    Холод ее лютей
    реки, промерзшей до дна.
    Я не люблю людей.

    Внешность их не по мне.
    Лицами их привит
    к жизни какой-то не-
    покидаемый вид.

    Что-то в их лицах есть,
    что противно уму.
    Что выражает лесть
    неизвестно кому.

    IV

    Вещи приятней. В них
    нет ни зла, ни добра
    внешне. А если вник
    в них -- и внутри нутра.

    Внутри у предметов -- пыль.
    Прах. Древоточец-жук.
    Стенки. Сухой мотыль.
    Неудобно для рук.

    Пыль. И включенный свет
    только пыль озарит.
    Даже если предмет
    герметично закрыт.

    V

    Старый буфет извне
    так же, как изнутри,
    напоминает мне
    Нотр-Дам де Пари.

    В недрах буфета тьма.
    Швабра, епитрахиль
    пыль не сотрут. Сама
    вещь, как правило, пыль

    не тщится перебороть,
    не напрягает бровь.
    Ибо пыль -- это плоть
    времени; плоть и кровь.

    VI

    Последнее время я
    сплю среди бела дня.
    Видимо, смерть моя
    испытывает меня,

    поднося, хоть дышу,
    зеркало мне ко рту, --
    как я переношу
    небытие на свету.

    Я неподвижен. Два
    бедра холодны, как лед.
    Венозная синева
    мрамором отдает.

    VII

    Преподнося сюрприз
    суммой своих углов,
    вещь выпадает из
    миропорядка слов.

    Вещь не стоит. И не
    движется. Это -- бред.
    Вещь есть пространство, вне
    коего вещи нет.

    Вещь можно грохнуть, сжечь,
    распотрошить, сломать.
    Бросить. При этом вещь
    не крикнет: "Ебена мать!"

    VIII

    Дерево. Тень. Земля
    под деревом для корней.
    Корявые вензеля.
    Глина. Гряда камней.

    Корни. Их переплет.
    Камень, чей личный груз
    освобождает от
    данной системы уз.

    Он неподвижен. Ни
    сдвинуть, ни унести.
    Тень. Человек в тени,
    словно рыба в сети.

    IX

    Вещь. Коричневый цвет
    вещи. Чей контур стерт.
    Сумерки. Больше нет
    ничего. Натюрморт.

    Смерть придет и найдет
    тело, чья гладь визит
    смерти, точно приход
    женщины, отразит.

    Это абсурд, вранье:
    череп, скелет, коса.
    "Смерть придет, у нее
    будут твои глаза".

    X

    Мать говорит Христу:
    -- Ты мой сын или мой
    Бог? Ты прибит к кресту.
    Как я пойду домой?

    Как ступлю на порог,
    не поняв, не решив:
    ты мой сын или Бог?
    То есть мертв или жив?

    Он говорит в ответ:
    -- Мертвый или живой,
    разницы, жено, нет.
    Сын или Бог, я твой.

Сабина Бабаева
журналист (Краснодар)
  • Имяреку, тебе, -- потому что не станет за труд
    из-под камня тебя раздобыть, -- от меня, анонима,
    как по тем же делам: потому что и с камня сотрут,
    так и в силу того, что я сверху и, камня помимо,
    чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса --
    на эзоповой фене в отечестве белых головок,
    где наощупь и слух наколол ты свои полюса
    в мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок;
    имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши от
    то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,
    похитителю книг, сочинителю лучшей из од
    на паденье А. С. в кружева и к ногам Гончаровой,
    слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
    обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,
    белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,
    одинокому сердцу и телу бессчетных постелей --
    да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
    в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,
    понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
    и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.
    Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.
    Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,
    вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,
    чьи застежки одни и спасали тебя от распада.
    Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
    тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.
    Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
    с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно.

Наталья Тованчева
журналист, прозаик (Краснодар)
  • Я входил вместо дикого зверя в клетку,
    выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
    жил у моря, играл в рулетку,
    обедал черт знает с кем во фраке.
    С высоты ледника я озирал полмира,
    трижды тонул, дважды бывал распорот.
    Бросил страну, что меня вскормила.
    Из забывших меня можно составить город.
    Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
    надевал на себя что сызнова входит в моду,
    сеял рожь, покрывал черной толью гумна
    и не пил только сухую воду.
    Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
    жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
    Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
    перешел на шепот. Теперь мне сорок.
    Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
    Только с горем я чувствую солидарность.
    Но пока мне рот не забили глиной,
    из него раздаваться будет лишь благодарность.

Анна Воробьева
редактор (Санкт-Петербург)
  • XII

    Наклонись, я шепну Тебе на ухо что-то: я
    благодарен за все; за куриный хрящик
    и за стрекот ножниц, уже кроящих
    мне пустоту, раз она -- Твоя.
    Ничего, что черна. Ничего, что в ней
    ни руки, ни лица, ни его овала.
    Чем незримей вещь, тем оно верней,
    что она когда-то существовала
    на земле, и тем больше она -- везде.
    Ты был первым, с кем это случилось, правда?
    Только то и держится на гвозде,
    что не делится без остатка на два.
    Я был в Риме. Был залит светом. Так,
    как только может мечтать обломок!
    На сетчатке моей -- золотой пятак.
    Хватит на всю длину потемок.


Читайте также

Первая полоса

Последние новости

Ситуация

Взгляд на мэра Сочи Копайгородского со стороны: интервью с жителями и мнения экспертов

Мэр Сочи Алексей Копайгородский успел многое сделать для города – это отмечают как сочинцы, так и эксперты в сфере политики и экономики. Узнаем, как оценивают работу Копайгородского на посту мэра и какие его достижения жители города считают особенно важными и знаковыми
Люди

Миру – театр!

Сегодня – Международный день театра
Нелли Тен-Ковина
Ситуация

Трагедия в “Крокус Сити Холле”: убийцы, жертвы и герои

Пожарные еще не закончили разбирать завалы сгоревшего “Крокус Сити Холла” в Подмосковье, оперативники еще не завершили работу с подозреваемыми в совершении преступления, но уже с уверенностью можно сказать, что трагедия, произошедшая вечером 22 марта 2024 года, стала одной из самых масштабных в новейшей истории России

Ситуация

Хамить иль не хамить - таков вопрос

Распространен тезис о том, что хамство проникло во все сферы жизни россиян и чуть ли не является частью менталитета. Социологическое агентство "Вебер" узнало у россиян, как часто они сталкиваются с хамством и какие качества характеризуют воспитанного человека.

Люди

Дорога начинается с проекта

Старейшая проектно-изыскательская организация дорожной отрасли Кубани ООО «Краснодаравтодорпроект» отмечает 65-летний юбилей.
Иван Прытыка
Люди

Выборы на Кубани. День третий

Краснодарский край всегда отличался активностью граждан, высокой явкой на выборах. Для этого приложили усилия и депутаты.