— А если сравнить наш инструмент с органами Европы?

— Инструмент-то не уступит, а вот акустика… На Западе органный концерт в концертном зале — полный абсурд. В прошлом году у меня было два концерта в Германии и один в Польше. Фестиваль в городе Крефельде под Дюссельдорфом, после реставрации открывают орган фирмы «Кляйс» (большущий орган в международном Доме музыки в Москве — это тоже «Кляйс»: в общем, эталонная, как и «Беккерат», марка). Где концерт? В церкви. Второй концерт в Бремене на летнем мини-фестивале. Где выступаю? В церкви. И Международный органный фестиваль в Варшаве проходил в кафедральном соборе.

…В каждом боку краснодарского органа есть две дверцы: верхняя и нижняя. Нижняя скрывает механическую часть, влагомер (инструменту нужно от 20 до 98 градусов влажности, и меняться она должна плавно) и раскладную лестницу, чтобы подниматься наверх. За верхней дверцей - играющая часть: группы труб разных регистров разделены деревянными створками. Когда створки закрыты, орган звучит глуше, открыты - громче. Настраивается инструмент по основному регистру специальным ключом: внутри каждой трубы стоит язычок, который бьет по мембране, - от его длины и местоположения зависит высота звука. Когда язычок проседает, органист поднимает его специальным приспособлением.

— Михаил Иванович, а когда вы впервые услышали орган?

— В детстве. Я родился и вырос в Эстонии — в Тарту, где старейший в Европе университет, который заканчивали Пирогов, Бурденко, Даль и еще много кто. У меня в крови гремучая смесь: литовцы, поляки, немцы и русские — получается, что и в лютеранских, и в католических храмах как у себя дома находишься.

Мы жили рядом с храмом, где звучал орган: сначала слушал и слушал, а потом заинтересовался. Основы местный органист заложил, потом стал два раза в месяц ездить в Ригу к солистке Рижского Домского собора Евгении Лисицыной.

— Вы же были первым выпускником Санкт-Петербургской консерватории по классу органа, правильно?

— Учебные планы создавались на моей шкуре. Прежде консерватория выпускала пианиста, дирижера или теоретика со второй специальностью — орган. Прекрасный аккомпаниатор, заслуженная артистка России профессор Нина Оксентян, у которой я учился, разработала специальную программу на фортепианном факультете для органистов — это сейчас есть отдельная кафедра.

Хотя поначалу меня впихнули сдавать концертмейстерский класс на рояле вместе с пианистами - играть арии из опер. Комиссия услышала и, конечно, обалдела: у пианистов же другие требования. А госэкзамены были уже на органе.

— Какую музыку нельзя сыграть на органе?

— Технически возможно все: хоть джаз, хоть «Собачий вальс», но выглядеть это будет, словно советская чиновница венчает вас в православной церкви. Зачем изобретать? Органной музыки хватает: от Баха, не любить которого за совершенство нот невозможно, до Макса Регера, чья музыка — с ну очень своеобразным языком, и ее нельзя представить в исполнении другого инструмента, кроме органа.

Для органа писали весь ХХ век — и Шостакович, и Свиридов, и другие русские, советские и западные композиторы. Писали даже краснодарцы, и талантливо: наш Вадим Малюченко сочинил очень симпатичную вещь «Постскриптум» — я играл ее во многих городах России, в Абхазии, Германии, Польше и Финляндии.

— У вас есть ученики?

— Я преподавал во второй половине 1990-х в Краснодарском музыкальном училище им. Н. А. Римского-Корсакова, но эта затея немножко попахивала профанацией. В училище зал все время занят, приходилось студентов таскать сюда, в муниципальный концертный зал.

Допустим, кто-то действительно хочет заниматься, но во вкладыш к его диплому о среднем специальном образовании впишут: факультативно прослушал курс органа. Что ничего не дает - ни права поступления в консерваторию по классу органа, ни работу.

Платили копейки, а за каждый час урока надо отчитаться целой поэмой, отрывая время от своих репетиций.

— С далекого 1994 года вы каждое воскресенье играете в Сочи: как все начиналось?

— После консерватории меня распределили на Западную Украину в город Ровно, где я проработал три года, пока не узнал, что в Краснодаре будет орган, не прошел собеседование и не привез сюда в октябре 1993 года трудовую книжку.

Инструмент еще строили и я, чтоб не болтаться без дела, пошел к заместителю Леонарда Гатова Александру Наконечному: «Может, куда сосватаете?» — «В Сочи нет органиста». Наконечный созвонился с директором сочинского зала органной и камерной музыки Алисой Дебольской, она пригласила дать концерт, потом еще один, потом долго присматривалась, как у меня сложатся отношения с коллективом, и предложила работать у них. А потом мы нашли такую формулу — еженедельные концерты в Сочи по договору...

6 мая будет ровно 23 года, как я играю в сочинском органном зале, который носит теперь имя Алисы Федоровны. Иногда я не могу понять, где я живу: в Сочи, Краснодаре или в поезде — по-моему, в поезде. Сейчас я в интернете билеты беру, а раньше все кассирши на вокзале знали меня в лицо, проводники Адлерского вагонного депо — тоже.

Теперь потихоньку начинают узнавать проводники не только западносибирских, но и восточносибирских поездов — Красноярск, Хабаровск: «Что-то у вас лицо знакомое» — «Так я две недели назад с вами ездил».

— Сочинская публика отличается от краснодарской?

— В Краснодаре, где не без моего участия сложилась органная культура, своя постоянная публика. И если я вдруг позволю себе (чего быть не может в принципе) сыграть здесь чуть расслабленно, меня мои слушатели поймут и простят: музыкант не в настроении.

А в Сочи этого делать категорически нельзя, потому что ты не знаешь, кто в зале: сочинцы или профессора консерватории на отдыхе. Там нужно играть точно так же, как в Москве, Питере и Европе — как в последний раз в жизни.