Франко-канадский режиссер-вундеркинд Ксавье Долан снял драму, получившую в этом году Гран-при Каннского кинофестиваля. «Это всего лишь конец света» — шестой полнометражный фильм 27-летнего режиссера, постоянного участника каннского смотра. Картина снята по мотивам одноименной пьесы Жана-Люка Лагарса и на любимую Доланом тему отношений между близкими: писатель по имени Луи (Ульель) приезжает в родной дом после двенадцати лет отсутствия, чтобы сообщить о своей болезни и скорой смерти: «это же не конец света, это всего лишь семейный обед».

В очень смешном американском ситкоме «Эпизоды» была такая сцена: одиозный продюсер Мёрк Лапидус (великолепный Джон Пэнкоу), ходячая пародия на голливудских дельцов, проводит планерку, добиваясь неизбитых сюжетов. «Какие будут идеи?» — «Есть очень хороший пилот про женщину, которая развелась и переехала к своей матери». — «Нет! Никто не должен переезжать в родной город и селиться у родственников! Неужели нельзя найти идею, отличную от того дерьма, которое нас убивает? Я что, многого прошу?» Один из агентов заглядывает в блокнот: «У меня есть фильм про пришельца». — «Отлично! Если он не улетает на свою планету к своим родителям». Агент вычеркивает идею: «Фильм называется «Трансгрессия домой».

Даже обидно, что самые остроумные и точные наблюдения принадлежат самым явным негодяям. Любое кино на тему возвращения в отчий дом — о том, что оно убийственно или с самого момента приезда, или в представлениях блудного сына, даже если в конце концов ничего другого, кроме как вернуться в дом на островке посреди космического океана, у него не остается. Любое кино, кроме долановского: его Луи и так уже обречен, и ему нужно лишь озвучить это.

Вот здесь-то и заканчивается сюжет о блудном сыне и начинается Долан, умеющий молчать красноречивее слов. Потому что тонкий, но сильный Луи с его удивительными глазами — это, конечно, процентов на сто сам Долан — разве что на семь лет моложе; разве что режиссер и актер (но — сценарист всех своих фильмов), открытый гомосексуал, сын своей матери, в двадцать лет дебютировавший как режиссер и сценарист с полуавтобиографической лентой о близких, но далеких людях «Я убил свою маму», в которой еще и сыграл главную роль.

В новом фильме мать героя — ключевой персонаж — играет Натали Бай, которую почему-то накрасили и причесали под Анжелику Хьюстон, но чудесную игру Бай это ничуть не испортило. Брат писателя Антуан — Венсан Кассель, неожиданно без тени самодовольства; сестра Сюзанна — свежая и розовая Леа Сейду, у которой очень хорошо получаются смешные девушки с непростым характером; жена брата Катрин — главная сегодня французская звезда Марион Котийяр, которая вообще может сыграть все что угодно, и ее героини всегда абсолютно разные: здесь — святая с ангельским ликом и пышной провинциальной челкой.

Все вместе, включая Ульеля, напоминают симфонический квартет виртуозов, которым изящно управляет Бай, взмахивая невидимой палочкой в пальцах с густо-синими неоновыми ногтями.

Все, что пугает, раздражает, отталкивает, уберегает, спасает от трансгрессии домой, а оттуда еще и в старый отчий дом — «ты что, дурак, зачем тебе туда?» — все это — здесь, и это конец света. Молчание там, где собирался что-то сказать, и громкая скороговорка вместо молчания. Французский фильм, сыгранный французами, не мог быть более эмоциональным и сентиментальным: для особых моментов у Долана припасены зеленые с золотом пейзажи романтичной провинции, длинные кадры с детьми, резвящимися на улице, бархатные лучи заходящего солнца за рекой, в тени деревьев, — и всё под музыку, знакомую всем до слез, роскошные старые хиты, в любви к которым Долан, увеличивая громкость, признается без всякого стеснения: оно у него было бы неуместно настолько же, насколько для этой — любой? — семейки трудно удержаться от выяснения отношений за обедом, десертом, ужином, завтраком и вторым завтраком.

Поэтому слава богу, что фильм идет в российском прокате, как это принято в Европе, не тронутым дубляжем, который, меняя персонажам голоса и речь, отдаляет их от зрителей. Неполиткорректные до ужаса и толерантные до жути французы, когда речь заходит о семейных встречах и взбивании миксером белкового крема на адски жаркой летней кухне, делаются невыносимо, неудобно своими, родными, без различий национальности, возраста, пола, манеры одеваться, есть, смеяться, говорить и кричать.

Это чувство проживания той жизни, от которой тебя отделяет лишь несколько рядов кресел в темноте, и успокоить твое волнение могут только титры и включенный в зале свет: в конце концов, это же не семейный обед, это всего лишь конец света.