Краснодарский дизайнер Николай Петров рассказал «Югополису» о себе, «Жан-Поле», «Холостяке», «Дранки-баре» и о том, почему нельзя мешать борщ с Burberry.

О Николае Петрове впервые я услышала при отягчающих обстоятельствах. Расслабилась в «Набокове» и со всей рычажной силой своего туловища ударилась головой о предусмотрительно совпавшую с ней по высоте спинку дивана. «И что за … это сделал?» Вопрос оказался не риторическим: «Ты что, это не …, это же Коля Петров,  главный дизайнер Краснодара», — объяснила моя подруга и Колина коллега, дизайнер интерьера. И мечтательно добавила: «Счастливый человек, к тому же: сделал себе имя — теперь никто ему не указ, творит что хочет». И правда, счастливый, подумала я тогда.

А теперь спросила у Коли, на чем он сделал имя, и правда ли про не указ (последнее, впрочем, было излишне — на него достаточно посмотреть). 

— Первое, над чем я работал в качестве дизайнера, — Чиzz, был такой сырный ресторан. Но, как ты выражаешься, имя сделал не на нем, а даже раньше. Я всегда что-то такое околокультурное делал — вечеринки, музыка, байкерство. И все мои многочисленные знакомые знали, что я хорошо рисую. Так что, когда появился Чиzz, нашлись люди, которые сказали хозяевам: вот псих ненормальный, он сделает так, что будет ни на что не похоже. И с первого дня я работал сравнительно свободно.

— Где можно увидеть плоды этой свободы тем, кто не в курсе? Что ты сделал в Краснодаре заметного?

— Надо подумать… «Холостяк», «Кружка-подружка», «Матрешка», «Политик», «Набоков», «Жан-Поль», Space, первые варианты «Майами» и «Кубы», Beard´s Papa. Вот это...  

Коля обводит взглядом помещение, а сидим мы под авторской люстрой-пауком в верхней комнате «Дранки-бара».  

— У какого-нибудь актуального европейского дизайнера такая люстра стоит тысячи евро, а мы ее сделали из того, что под руку попалось. Способность менять назначение вещей — думаю, это моя  сильная сторона. Я беру сковородку и вижу в ней светильник. Правда, идеи быстро теряют новизну. Идем в «Холостяк Гараж» и что видим? Такую же люстру. Но это уже  вопрос не ко мне. Просто люди нанимают дизайнеров и говорят им: хотим, как у Петрова.

— А как у Петрова? Есть стиль Петрова?

— Я надеюсь, что есть. Должен быть. Работы Энди Уорхола (это не сравнение, а пример) покупаются именно потому, что даже несведущий человек сразу понимает: Уорхол. Но человек от всего устает и от себя — в первую очередь. Я от себя устал — мне надоели эти потертые поверхности, открытые кирпичи и т.д. Так что я пытаюсь меняться, делать что-то совсем другое, вот как профитрольная или Space.

— Да, это не похоже на Петрова. Ты сам пришел к таким неожиданным результатам или исходил из  определенных задач?

— Да какие задачи? Мне сказали: Space, я сказал — отлично, будет Кубрик. Заказчик добавил, что он «Чужих» любит, я это учел. Вот и все задачи. Вообще, мне задачи если и ставятся, то самые общие. В «Жан-Поле» было так: чем меньше свободного места и чем больше Франции, тем лучше. Все. Но  я, конечно, утрировал — получилась Франция из фильма «Амели», который настолько же французский, насколько Симачев делает русский дизайн.

— А были проекты вообще без задач? Чтобы сказали: делай что хочешь?

— Ну… Вот это. 

Коля опять обводит взглядом помещение, а сидим мы по-прежнему под авторской люстрой-пауком в верхней комнате «Дранки-бара».  

— То есть сказано прямо не было, но наши ментальности с Тахиром (Тахир Холикбердиев — владелец «Дранки-бара» и «Жан-Поля» - Ред.) в этом проекте совпали настолько, что я оказался в состоянии предельной творческой свободы. Пожалуй, еще в «Набокове» была схожая ситуация. Есть люди, которые мне доверяют и чьи надежды и доверие я оправдываю, надеюсь.

— С квартирами такого не бывает, наверное?

— Квартиры я в принципе недолюбливаю. Хотя и делаю квартиры, в том числе бесплатно — близким людям, друзьям. Но даже в таких случаях я понимаю: это не мое. Я бы с гораздо большим удовольствием сделал детский сад или дом для пожилых людей. Но надо же, чтобы кто-то этого захотел. А квартиру каждый день кто-то хочет.

— В чем для дизайнера разница между квартирой и детским садом или тем же «Дранки»?

— Квартира — это всегда определенный человек с индивидуальной психологией. И это так или иначе некая угода этому человеку, а у меня угождать мало получается и еще меньше этого хочется. Здесь, в «Дранки», я работал с общественным бессознательным, пытаясь его, с одной стороны, понять, уловить, а с другой — сформировать. Очевидно же, что это интереснее.

Но есть и чисто прагматический момент: у квартир нет дедлайнов, человек может растянуть дело на годы, передумать или попросту уехать. С коммерческим помещением всегда все более определенно: есть аренда, есть необходимость как можно быстрее открыться и зарабатывать деньги. И третий момент: наше кубанское желание сделать «как у соседа» или «лучше, чем у соседа» — в общем, с оглядкой на кого-то. С публичными пространствами такое, к счастью, уже редкость: все хотят, чтобы на них оглядывались.  

— А как часто заказчик пробует свои силы в дизайне — иначе говоря, контролирует все до мельчайших деталей?

— Как я уже сказал, с общественными пространствами такого почти не бывает, во всяком случае, у меня. С квартирами — да. Но вот что я заметил. Чем более человек уверен в себе, чем большего он достиг, тем меньше он лезет в то, в чем не разбирается. Да, он, как любой индивидуальный заказчик, высказывает пожелания, но при этом не выпендривается и не самодурствует.

Сейчас мой идеальный клиент — Дима Пирог (чемпион мира по боксу — Ред.), которому я делаю квартиру и который предоставил мне полную свободу действий. Люди, дающие мне необходимую степень свободы, получают продукт, за который мне не стыдно. В противном случае разыгрывается такой сценарий. Вы идете к крутому парикмахеру, показываете ему в журнале крутую стрижку, а когда он приступает к работе, начинаете ему подсказывать: тут подкрасьте, здесь обрежьте, там побрейте. В итоге получается предсказуемый кошмар. Большинство квартирных дел делается, увы, как раз по этому сценарию.   

— Но зато этот кошмар не видит никто, кроме заказчика и узкого круга его знакомых, а сделанные тобой кафе и клубы видят все. Ты следишь за их судьбой? Тебе важно, что происходит в твоих интерьерах?

— Я учусь отстранять себя от дальнейшей судьбы заведения. Когда открывался «Холостяк», я переживал, что-то советовал хозяевам — туда ходили все мои друзья. Но тут надо или становиться совладельцем, или искренне заткнуться. Сейчас открылся Space — я знаю, что сделал свою работу на 100% хорошо, а дальше уже не мое дело, что за музыку там будут играть, какая публика там будет собираться.

— А если в Space сейчас возьмут и налепят звездное небо?

— Я просто сообщу всем, что не имею к этому никакого отношения, как не имел отношения ко вторым вариантам интерьера «Кубы» и «Майами».

— Ты проводишь границу между проектами «для души» и проектами «ради денег»?

— К сожалению, нет. Даже то, что начинается как сугубо коммерческий проект, как-то незаметно занимает в моей жизни много места, я во все вникаю предельно, иногда больше, чем это необходимо. 

— Но поэтому-то Коля Петров и крутой?

— Поэтому-то Коля Петров и не успевает зарабатывать те деньги, которые хочет. В моем возрасте и положении пора уже как-то ставить все на поток, зарабатывать не приличные, а прямо большие деньги, иметь штат сотрудников, а самому только вещать идеи. Но я не смогу быть просто руководителем, не смогу обходиться без творческой работы, думать только о том, сколько мне все это принесет денег. К тому же для руководителя я вопиюще неорганизован — как любой творческий человек. Заказчики со мной мучаются, знают, что я могу загулять, затянуть сроки и так далее. Но они знают и то, что результат будет что надо. Это ведь лучше, чем когда в делах полный порядок, а в итоге получается какая-то фигня.  

— То есть ты с этой неорганизованностью в себе смирился?

— Нет, конечно, я с ней борюсь. Очень вдохновляют в этой борьбе европейские друзья, которые приезжают и говорят: да у нас дизайнеры твоего уровня на «Поршах» ездят. Умеют организоваться потому что. Мне бы какого-нибудь специального человека, который бы меня профессионально пинал… Но при этом не был бы моим начальником, потому что подчиняться я органически не умею.  

— Кстати, о Европе. Куда ездишь за идеями?

— Я всегда говорил, что главные города, которые нужно видеть дизайнеру, — это Лондон и Берлин. Они так и остались любимыми, но сейчас я понимаю, что любой визуальный опыт полезен — у каждой глубокой культуры есть чему поучиться. Причем наибольшее впечатление на меня производят не какие-то великие штуки или работы модных дизайнеров с мировым именем, а то, что придумывают непрофессионалы. Как-то был на свадьбе у своего друга, на старом вокзале в Берлине. Там светильники сделаны из ведер, стены местами недокрашены — все такое случайное, но вместе хорошо смотрится.

Вот такие вещи, сделанные руками простых людей, меня всегда особенно радуют.  

— А в Краснодаре есть источники визуального вдохновения?

— Двери, ставни, люки, заборы. Кубанская ковка когда-то была известна всей России, сейчас мы мимо всего этого ходим, и мало кто замечает. И этой ковки становится все меньше — вроде бы она охраняется законом, но все равно постоянно куда-то девается. Вообще вдохновляет старый Краснодар. Нового нет и еще долго не будет.

— То есть ты не форсируешь наступление будущего, хотя бы в сфере дизайна?

— Меня волнуют технологии, все новое. Но мы живем в одноэтажном Краснодаре — куда это здесь, извините, пихать? Все хорошо, когда оно уместно. Вообще с возрастом становишься похожим на бабушку и дедушку, понимаешь, что нужно сохранить хоть что-то. Когда я буду перестраивать свой дом, я обязательно сохраню старую кровлю, ставни. Может, я поменяю их функциональность, сделаю ширму или что-то еще, но сами вещи останутся.   

Последние полчаса Коля пьет пиво и рассуждает о том, зачем Краснодару столько клонов уже существующих заведений («Я хочу иметь ощущение выбора», — говорит Петров, но, судя по его почти ежедневному присутствию в витринном окне «Дранки», выбора у него нет), почему нужно постоянно придумывать новое и что значит быть кубаноидом («Борщ — это прекрасно, но зачем мешать борщ с Burberry?»). Потом задевает головой авторскую люстру-паука, опрокидывает стул и раскланивается. А я остаюсь переводить его экспрессивную речь на язык средств массовой информации.

Но напоследок задаю свой любимый вопрос:  

— Тебе нравится время и место, в которых ты живешь? Не тесно тебе в Краснодаре?

— Нет, не тесно. Вру, тесно. У меня есть пара знакомых, которые мечтают открыть что-нибудь в Берлине. Вот там бы с удовольствием поработал. А если говорить о времени и Краснодаре, то меняются времена, меняется и менталитет.  

— В лучшую сторону?

— Конечно, в лучшую. Может, медленно, но у города появляется новое лицо, и довольно симпатичное.  

— Ты лично этому способствуешь, прорисовываешь черты этого лица?

— О да! Я тут все делаю, без меня бы Краснодар так навсегда и остался дырой.  

Поскольку текст не передает интонации, я поднимаю для читателей табличку «Сарказм», или, вернее, «Шутка», позаимствованную из сериала «Теория большого взрыва». Но в каждой шутке, как известно, есть доля шутки, а остальное — правда.