Это чувство  — чувство гадливости. Не к русскому кино: я люблю Тарковского, Сокурова, Звягинцева, Эйзенштейна, Чухрая, Калатозова, Герасимова, Гайдая, Данелию, Параджанова и даже два фильма Говорухина. А к той реальности, которую это новое кино теперь описывает. Оно всё — о двух вещах: о гламуре и нищете.

Его персонажи (а героев в этом кино я не вижу) или живут в отделанных итальянским мрамором квартирах в центре Москвы и иногда спускаются в ад — заходят волею судеб в коммуналки на окраине той же Москвы, или, напротив, напиваются во вторых и мечтают попасть в первые.

Любовь ли, ненависть, сочувствие ли, злоба, доброта, сопереживание или агрессия; драма ли снята, или комедия, или детектив, или мелодрама — все действие происходит вокруг этого разделения, и подпитывает его, и всячески пестует. Среднего класса нет, национальной идеи нет, смысла жизни нет: государства, настоящего, которому не наплевать на своих граждан, - нет. Вот и нет кино — о чем ему быть?

Скоро Новый год, и я не жду очередной несмешной комедии с Мишей Галустяном. Я жду голливудского «Хоббита». В прошлом году ждала нового фильма Финчера, а до этого — Малика, и Гаса ван Сента, и братьев Коэн. Это современное кино — многоликое, а не безликое; оно на совершенно разные темы, потому что американцы, снявшие его, и американцы, о которых оно снято, живут — хорошей или собачьей — но полной жизнью.

Их интересуют разные вещи, а не только то, отделан ли мрамором их унитаз или хорошенько отделан соседями по коммуналке. Они ходят голосовать, потому что иначе ведь в самом деле могут избрать республиканца, а не демократа. Они подают в суд за нанесение морального ущерба — и могут выиграть, если правы. Они звонят в полицию, потому что по-настоящему ждут помощи. Они, черт возьми, по закону обязаны подрезать деревья, если тень мешает соседям, и у них есть даже специально обученные люди, которые ходят и подрезают деревья. Они так обустроили свою жизнь, что до последнего времени помогали жить другим — в том числе маленьким инвалидам из России.

Я не стану приводить здесь цифры, о которых сегодня уже все знают, и говорить о лицемерии и подлости российских депутатов, придумавших новые «поправки» в новый «закон»: эти лицемерие и подлость очевидны. Наша страна, которую ее власть олицетворяет, происходит не из созидания, как Америка, рожденная Вашингтоном, Джефферсоном, Франклином; она берет начало только в низвержении, без созидания: лишь в разрушении бесчеловечной махины, семьдесят лет унижавшей свой народ мнимым равноправием и, в свою очередь, начинавшейся с невиданного кровопролития революций и войн — без построения нового. У нас научились только ломать: грандиозно строил последний раз Петр Первый, предварительно сломавший все, что нужно было.

Я буду благословлять Америку. Плевать, что тут же начнутся обвинения: у нас, мол, все свое ругают, а чужое хвалят. Я прекрасно  помню слова любимого мной Тургенева, который, «хваля и умиляясь» доброте американского богача Ротшильда, говорил, что далеко ему до того русского старика крестьянина, который взял к себе жить маленькую сироту, несмотря на угрозу полной нищеты и похлебки без соли. Это правда.

Но в России это и сегодня — об отдельных людях. О тех, кто не боится выступить против навязываемых «законов». О тех, кто подписывает письма протеста своей настоящей фамилией. О тех, кто сомневается в услышанном по телевизору и живет по общечеловеческим законам, примеряя к ним то, что происходит вокруг, а не наоборот. О тех, кто по мере сил дает отпор историческому российскому хамству. Кто, как родители моей подруги, усыновляет сразу троих брошенных детей.

К сожалению, это не о нашем государстве. Разумеется, этого нельзя сказать и ни об одном другом государстве — всюду власть имущие продвигают свои интересы; но разве в России это не достигло уже абсурдного, невероятного уровня?

Да, США не земля обетованная: так считать было бы нелепо. Американцы так и сами не считают. Даже созидание, с которого начиналась Америка, происходило на земле изгнанных и униженных конкистадорами индейцев. Но созидание продолжается третий век, и американская мечта ничуть не утратила своей привлекательности.

Герой современного американского «Newsroom», знаменитый телеведущий и честный человек, что само по себе уже прекрасно, в первой же серии шоу доказывает студентке журфака, а вместе с ней и всей стране, почему Америка больше не самая великая страна в мире. Он обращается к присутствующему в зале профессору: «А вы с серьезным видом рассказываете студентам, что Америка полосато-классно-звездная и что во всем мире свобода есть у нас одних? В Канаде свобода. В Японии свобода. В Британии, Франции, Италии, Германии, Испании, Австралии и в Бельгии тоже свобода. В мире 207 независимых государств. В 180 свобода».

И к студентке: «Вот ты, активистка, на случай если однажды  вздумаешь проголосовать, лучше  кое-что запомни. Например: не существует доказательств в пользу утверждения, что Америка — величайшая страна в мире. Мы 7-е по грамотности, 27-е в математике, 22-е в естественных науках, 49-е по долгожительству, 178-е по детской смертности, третьи по доходу на домохозяйство, 4-е по рабочей силе, 4-е по экспорту. Мы обошли другие страны в трех категориях: по числу заключенных на душу населения, по количеству взрослых, верящих в ангелов, и по расходам на оборону, которые превышают расходы следующих 26 стран вместе взятых, 25 из которых — наши союзники».

«Мы были великими, — продолжает он в полной тишине, — мы боролись за правое дело. За то, что подсказывала совесть. По совести принимали законы и отменяли законы. Мы воевали с бедностью, а не с бедными. Мы шли на жертвы. Мы заботились о ближних. Мы тратили деньги на то, что нужно. Мы не били себя в грудь. Мы создавали великие вещи. Безбожно продвинулись в технологиях. Исследовали Вселенную. Лечили болезни. И мы воспитали лучших в мире артистов и величайшую в мире экономику. Мы тянулись к звездам. Мы вели себя, как люди. Мы не принижали их знания, они нас вдохновляли. Они не внушали нам, что мы ничтожны. Мы не судили о себе и других по тому, за кого мы голосовали. И мы никогда так легко не пугались. Мы были способны на все это, потому что у нас была информация. От людей великих, которых мы боготворили», — говорит он о легендарных американских журналистах ХХ века.

Я буду благословлять Америку, как этот телеведущий в исполнении великолепного Джеффа Дэниелса, потому что, критикуя ее, он ее любит и благословляет. Как мне не благословлять  страну, посмевшую уткнуть наших депутатов носом в их же собственное дерьмо, совсем как изгоняющий врага Кутузов в «Войне и мире» Бондарчука: «Разве мы их звали к нам?»

Но когда эти депутаты, и эта власть, и этот суд отвечают на справедливый гнев мирового сообщества постыдным лицемерием и приносят в жертву золотому тельцу больных детей, обрекая их на то самое существование в том самом бесправии и нищете, которых так боятся создатели унылого говна, именуемого сегодня новым российским кино, я вспоминаю другой монолог из другого американского фильма. В знаменитом «Homeland» арабский террорист адресует его сотруднице американской разведки:

«Еще многие поколения будут страдать и умирать. Мы к этому готовы. А вы? У вас же есть пенсионные планы, натуральные  продукты, домики на берегу, спортивные клубы. А есть ли у вас упорство, стойкость, вера? У нас есть. Вы можете бомбить нас, морить голодом, оккупировать наши святыни, но мы никогда не потеряем нашу веру. Мы носим бога в наших сердцах и душах, и смерть — это путь к нему. Потребуется столетие, два столетия, три столетия, но мы вас истребим».

Так общество истребления обращается к обществу потребления. Кто-то скажет, что и то, и другое — одинаково плохо. Но нет, лучше  второе. Первое, рождая детей, обрекает на гибель тех, кто имел несчастье появиться на свет слабым: «нас рожали под звуки маршей, нас пугали тюрьмой». Второе, сытое и уверенное в завтрашнем дне, подбирает обреченных, лечит, кормит и помогает им писать книги об их прошлых злоключениях.

Хуже всего то, что под видом второго общества мы все еще живем в первом. Мы притворяемся. В новом российском кино об этом сегодня мало что говорят — оно больше о том, как богатая девочка случайно попадает в коммуналку, влюбляется и начинает новую жизнь. Где — в роскошной квартире или коммуналке (третьего ведь не дано) — и какую именно, не говорится: такое кино принято заканчивать на бегущих в окне электрички русских бескрайних полях.