Новости предшествовала другая — о реакции соотечественников на обращение Стивена Фрая к МОК. Следующая новость, о высказывании одной спортсменки, была еще прекраснее — правда, ее я не прочла, а услышала, но об этом позже, — она демонстрировала всему миру, что случается с человеком, если все ресурсы своего организма он направляет исключительно на развитие мышц, и я сейчас имею в виду не мозг.

Здесь я должна прерваться и попросить прощения за нелинейное построение текста, но мне придется совершить краткое путешествие в прошлое лето. Примерно через месяц после трагедии в Крымске мне прислали на редактирование статью, рассказывающую об усилиях администрации и населения Краснодарского края по ликвидации последствий Крымского наводнения.

Статья как статья, но это поначалу, а ближе к концу пошла мораль. Прямым текстом автор принялся восхвалять душевность соотечественников, то, как весь край объединился и стал помогать крымчанам и как эта русская душевность непохожа на (цитата) «европейский индивидуализм», крайнюю оторванность европейцев от забот ближнего и полное к нему — ближнему — равнодушие.

Что ж, автор той статьи, может, и прав, — думала я через год, то есть пару недель назад, сидя в автобусе, который вез меня из пригорода английского Бристоля в центр. Европейцы — люди совершенно не душевные. Нет, сэр, они крайне индивидуалистичны. Разве не подтверждение тому комфортный общественный транспорт? Судите сами: здесь все сидят на своих местах, довольно далеко друг от друга, никто не стоит в проходе и не висит над вами, и вы ни над кем не висите, никто не ругается с кондуктором — стоп, его и вовсе нет, — никто не треплется на весь салон по мобильнику — никакой душевности, в общем. Если какой-нибудь автобус сломался и едет на ремонт, на нем спереди включается электронное табло — нечто вроде нашего неэлектронного «В депо», только там надпись гласит: «Sorry, not in service». Ну то есть перед вами извиняются. Крайний, в общем, индивидуализм.

Автор той статьи однозначно прав, — размышляла я, глядя на светло-зеленые английские холмы в окно поезда, снабженного бесшумным кондиционером, притом что самая жаркая здесь погода плюс двадцать пять, и ровно за час домчавшего нас в Оксфорд. Эгоизм — это же когда человек так любит себя, что хочет ощущать комфорт всегда и везде, верно? Дома, на улице, в городе. Вот потому и делает все для этого. О да, господа «у России свой особый путь и бла-бла-бла», это крайне неприлично и недушевно.

Автор той статьи тысячу раз прав: окажись общество индивидуалистов в такой ситуации, как крымская, что бы оно делало? Уж точно не бросилось бы на помощь, — уверен он.

А между тем за месяц до крымского наводнения затопило Уэльс. Лето выдалось дождливое. Но обществу индивидуалистов не пришлось ни броситься на помощь, ни в очередной раз проявить свой эгоизм. Жителей тех мест загодя предупредили о наводнении — видимо, каждого обошли, — а тех, кто не успел или не захотел вовремя покинуть свой дом, эвакуировали на вертолетах.

Я думала обо всем этом, спустившись к своему английскому завтраку. И мой кофе остыл. Потому что о новости про спортсменку дождливым английским утром мне рассказал мой британский зять. «Crazy», —обозвал он ее, посла Олимпиады, тут же принялся за свои тосты с беконом и через минуту забыл о ней.

А я, пока стыл мой кофе, думала, что вот оно — отличие того, что кажется некрасивым или неприличным, от того, что некрасиво или неприлично на самом деле. Некрасиво не наступить кому-то на ногу — некрасиво не извиниться за это. Неприлично не оставить человека в покое и не лезть к нему с душевными разговорами — неприлично именно лезть. И государству, и согражданам. Лезть в душу к человеку. В голову. В постель.

В Британии государство заботится о комфорте граждан и не желает знать, какого цвета их увлечения. То же делают и сами граждане по отношению друг к другу.

В России государству наплевать на твой комфорт, зато оно весьма озабочено твоими личными пристрастиями. То же и большинство россиян: они не против разбросать мусор в своих же подъездах, но обожают посидеть с соседями на кухне. Под водочку и под громкую музыку. Поговорить по душам. Обсудить чьи-нибудь пристрастия. Повозмущаться, посплетничать, поненавидеть кого-нибудь нетрадиционного. Поорать. До трех утра.

Но я так не хочу. Что мне, заняться больше нечем? Какое мне, черт возьми, дело, за кого голосует, кому молится и с кем спит человек, когда я в сотый раз включаю свой любимый британский сериал, и там он, великолепный Стивен Фрай, в роли незабываемого Дживса, подающего в полдень Берти Вустеру свой знаменитый коктейль?

— Добрый вечер, Дживс.

— Доброе утро, сэр. 

— Разве сейчас утро? 

— Да, сэр. 

— Вы уверены? За окнами совсем темно. 

— Это туман, сэр. На дворе осень — вы, конечно, помните: «Пора плодоношенья и туманов...» 

— Ээ… чего? 

— Плодоношенья, сэр, и туманов…

А через Вену я не собираюсь возвращаться — я туда как-нибудь специально съезжу, давно уже хочется. Прекрасный европейский город, много хорошего слышала о его кофейнях.