Очереди на внутренние и международные рейсы смешались — пассажиры одной авиакомпании с разных рейсов стояли все вместе, а персонал ничего не контролировал. Как это обычно бывает, некоторые особенно вежливые россияне норовили пробраться к окошку раньше других, чтобы «только спросить». Среди последних был настойчивый гражданин в тельняшке и кожанке. Кто-то помешал ему пролезть вперед без очереди, затеяли спор, и гражданин со всей силы ударил кого-то по физиономии, расквасив ее в кровь. Ему ответили; в толпе начался еще больший хаос.

Минут через пять появились блюстители порядка и кое-как его соблюли. Гражданин в тельняшке был утащен в неизвестность; что стало с его оппонентом, тоже было не совсем ясно из-за неразберихи в очереди…

Потом этот случай в антураже «Оптимистической трагедии» мне вспомнился в другой очереди — за медицинским полисом. И еще в одной — за новым загранпаспортом. И в третьей — третьих было не счесть — за билетом в кино. Конечно, ни в одной из них людей с ликами и манерами анархических матросов не было, но все эти очереди отличает единство места, диктующее остальное. Они — российские.

Современная российская очередь не похожа ни на одну другую. Это мутировавшая советская очередь. Только о советской очереди — о главной из них, наиболее бессмысленной и беспощадной — мог родиться анекдот, что пока подошла очередь, продавец умер. Логично, что этому «продавцу» страна и обязана появлением особого вида очередей.

Кто ездил в Европу, наверняка обращал внимание, как по-разному выглядит очередь за границей и дома. «Там» все стоят друг за другом на приличном «социальном расстоянии», смирно и в виде ленты, как уточки по дороге на водопой. В любой очереди — на автобус ли, в популярный ли ресторан. «Здесь» вместо домашних уточек — птицы Хичкока. Вместо аккуратной ленты — толпа и хаос. Социальное расстояние соблюсти никакой возможности: если кто заметит, что ты отошла от впереди стоящего на полметра, тут же вклинится между вами как ни в чем не бывало.

И вот что самое прекрасное: абсолютное согласие с происходящим. Люди, которые в обычной жизни так близко, на свою личную территорию, подпускают только любимых, в условиях очереди — российской — знают, что в ней особые правила. Вот эти усы в паре сантиметров от твоего лица с одной стороны и вот эта шанель-номер-пять, в такой очереди пахнущая как туалетный освежитель, — с другой — условие выживания. Того, что ты пройдешь, встав после шанели — кто последний? — и сдав очередь усам, которые тут же влезают рядом. Чтобы, не дай бог, не проморгать очередь.

В российской очереди — той же советской, только минус нехватка продовольствия и плюс явный прогресс хамства — ты приспосабливаешься. Забудь о том, что больше одного человека в комнате тебе, как Шелдону Куперу, кажутся толпой. Ты хочешь свой полис (паспорт; билет; колбасу в супермаркете 30 декабря) или нет? Борись за него.

Казалось бы, трудные времена дефицита товаров и одинокого «мелкого частика» на витрине продовольственного магазина далеко позади. Но, выходит, многолетняя привычка в народе неистребима. Даже зная, что получат свое, люди все равно лезут вперед, распихивая других. А кто не толкается — дышит тебе в ухо. Наверное, если он встанет дальше на тридцать сантиметров, может влезть некто тридцатисантиметровый в обхвате.

Неизвестно, когда это кончится. Может быть, в тот момент, когда рак, который на горе, издаст свистящий звук. Или же когда в каждом из земных отделений Дантова чисти… то есть Почты России будут работать все окошки, а не одно из трех. Или же никогда, потому что, вполне возможно, у россиян мышечная память работает на генном уровне.

…Сестра, смеясь и раздавая нам новогодние подарки, продолжала рассказывать о своем путешествии, а потом вернулась к случаю в аэропорту.

— В той кошмарной очереди на регистрацию было двое англичан. После эпизода с «матросом» они только переглянулись, и один, пожав плечами, сказал другому:

— It’s Russia.