Впрочем, не так все и плохо. На днях прозвучало-таки свежее, заставившее вздрогнуть зашуганные остатки либеральной общественности и примкнувших к ней недобитков из пятой колонны, твердое слово: комитет Госдумы по культуре одобрил законопроект, согласно которому неоправданное использование иностранных слов будет наказываться штрафом от 2 до 50 тысяч рублей. Вона как!

Справедливости ради стóит напомнить, что первыми — еще в прошлом году — замахнулись на столь животрепещущую тему депутаты от ЛДПР, не сумевшие однако согласовать проект соответствующего закона с думской княгиней Марьей Алексеевной (нужно ли расшифровывать принадлежность этого псевдонима Самой главной партии?) «Вычистить весь русский язык от таких заимствований невозможно», — с заметным сожалением констатировал тогда депутат Вячеслав Лысаков.

Смешно, но весьма символично: либерал-демократы внесли тогда в канцелярию Госдумы проект закона с дичайшим количеством ошибок. Вот одна из фраз из него: «...а также граждан РФ получившие гражданство улучшать знание государственного языка и на рабочем месте в деловом обороте использовать русский язык или официальные языки субъектов Российской Федерации».

Но воистину нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять! Похоже, что эти слова товарища Сталина дали новые силы и уверенность авторам проекта. И вот уже зампред комитета Госдумы по культуре, член фракции КПРФ кинорежиссер Владимир Бортко, представляя свежеиспеченную версию документа публике, говорит о «совершенно правильной тенденции» - не использовать иностранные слова, словно бы не отдавая себе отчета в бессмысленности подобным образом высказанного призыва.

Чего при этом стóят успокоительные пáссы режиссера, типа того, что, мол, с подобной охранительной инициативой мы выступаем не первые в мире и что при введении ограничений главное будет не перегнуть палку.

Насчет палки — это еще подумать надо: не зря, видимо, для должностных и юридических лиц в проекте закона предусмотрены не только упомянутые денежные штрафы, но и конфискация «предмета административного нарушения». Если под «предметом» подразумевается, скажем, тираж печатного издания или техническая база радиостанции, злостно транслирующей в эфире иностранную лексику, то, с учетом избирательного применения российскими судами норм закона, эта формулировка становится основанием для «укорота» тех граждан и общественных организаций, которые занимаются протестной или правозащитной деятельностью. Так сказать, с божьей помощью и потрясая волшебным словосочетанием «неоправданное использование».

Теперь о том, что господин Бортко и его соавторы апеллируют, как к образчику для подражания, к опыту Франции, где с 60-х годов прошлого века регулятором взаимоотношений французского и иных языков выступает Генеральная комиссия по терминологии и неологии. Правда, они либо по незнанию, либо из профессионального лукавства упускают важную деталь: французская инициатива не есть акт самоизоляции и консервации своего языка, а всего лишь реакция на естественную для последних десятилетий интервенцию в языковой обиход европейцев англоязычных терминов из области передовых технологий, музыки, моды, компьютерных, цифровых устройств.

Но происходящее там — это вовсе не законодательный запрет на употребление определенных слов, как предлагают наши думцы. Да, издаются списки, которые состоят из французских аналогов оригинальных иноязычных терминов, есть штрафные санкции за чрезмерное использование заимствований в документообороте при наличии рекомендуемых для них замен. И, тем не менее, интервенция, диктуемая стихией самого языка, продолжается по-прежнему. И французские термины, одержавшие «чистую» победу в этом затяжном поединке, до сих пор можно пересчитать по пальцам.

Поучительна как пример история с переименованием английского «компьютер» на французский — «ordinateur». Из латинского «computare» (вычислять) оно еще в XVII-XVIII веках в английском превратилось в «computer» - т.е. стало означать человека, производящего арифметические вычисления, со временем — с помощью механических устройств. Постепенно название переместилось на сами устройства. Эта трактовка и нашла отражение в 1897 году в Оксфордском словаре: компьютер стал пониматься как механическое вычислительное устройство. И лишь к середине 40-х годов XX века словарь пополнился дополнениями, позволяющими разделить понятия цифрового, аналогового и электронного компьютера.

Так и хочется спросить: а стоило ли французам, исходя даже из самых благородных принципов, лишать это слово его интересной, многовековой истории, заменяя на маловыразительный, хотя и свой, термин?

Печально, что столь сложная, многогранная, чертовски запутанная и безумно любопытная тема — жизнь языка в постоянно меняющемся мире — извлекается у нас на свет не для долгой и интересной общественной дискуссии.Такой, которая позволила бы расширить взгляды людей на одну из базовых культурных ценностей нации, узнать захватывающие, почти детективные, детали формирования русской языковой ментальности, оценить ее уникальные и универсальные составляющие.

Увы, сегодня совершенно очевидно, что затевается эта возня в рамках пропагандистского курса на принятие популистского решения, призванного подчеркнуть пребывание страны и ее населения во враждебном окружении, усилить и без того растущие, как на дрожжах, ксенофобские настроения внутри общества. Очень уж все это попахивает реинкарнацией крепко подзабытой нами государственной кампании по борьбе с «безродными космополитами» и «низкопоклонниками перед Западом», хотя градус нового массового психоза может значительно подскочить в связи с ускоренным формированием в России уродливого симбиоза светской власти и ортодоксии.

Боюсь, что драмы, возможные при таком раскладе, нанесут стране вред, несравнимый даже с последствиями приснопамятного искоренения «лженаук» вроде кибернетики и генетики вместе с их мерзкими адептами — «вейсманистами-морганистами».

Что же мы имеем по существу? Замеры различных лингвистов, при всей понятной условности их результатов, стабильно показывают уровень иностранных заимствований в нашем языке от 15 до 20 процентов. Хотя, если быть честными, следует признать эту цифру весьма и весьма заниженной. Дело в том, что более крупный массив русской лексики составляют слова, окончательно «обрусевшие» за сотни лет после их заимствования из языков наших южных, восточных или западных соседей.

Как бы это ни покоробило записных патриотов, но многие из слов, употребляемых ими в патриотической риторике, вовсе не исконно русского происхождения. Обычно это старославянизмы, такие, например, как «благодарить», «жизнь», «предатель» и т.п., перекочевавшие в нашу восточную группу из южной группы славянских языков.

А как быть со всеми (за редким исключением - «аж», «авось», «ага», «агу», ну и, конечно, «аз» и «азбука») словами на букву «а»? Да, господа патриоты, гонители заимствований, - все они принадлежат к иноязычной лексике, пустившей корни в русском языке задолго до появления нас с вами.

И что поделать, если, открыв раздел словаря родного языка на букву «ф», вы вдруг с ужасом обнаружите, что и здесь полный и безоговорочный бал правят слова-пришельцы? Огорчают даже личные имена - Фекла, Федор, Фома и другие: здесь, увы, уже ночевали греки и древние евреи из Ветхого завета...

Хочу предложить читателю небольшой тест. Ознакомьтесь с рядом заимствований из разных языков и попытайтесь найти им равноценные замены из «исконно» русской лексики. Итак:

— из древнегреческого: грамматика, алфавит, икона, фамилия, философия, аналогия, библиотека;

— из латинского: студент, экзамен, религия, аппарат, архитектура, атмосфера, окулист;

— из старославянского: град, злато, глас, чуждый, здравствуй, храбрость;

— из голландского: верфь, гавань, рейд, трюм, трап, каюта, боцман, матрос;

— из французского: балет, актёр, паркет, карусель, абажур, костюм, пальто, бульон, павильон, аппетит;

— из немецкого: бутерброд, шлагбаум, штат, штурм, вахта, флюгер;

— из итальянского: макароны, вермишель, пицца, тенор, бас, сопрано, концерт, соната, опера;

— из английского: клуб, митинг, футбол, волейбол, теннис, айсберг, компьютер, файл, курсор, драйвер;

— из тюркских: диван, базар, халва, башмак, караван, сарай, курага, изюм.

А теперь признайтесь себе, удовлетворены вы результатами проделанной работы? И стоит ли овчинка выделки? Только честно.

Пытаясь педалировать тему засорения языка западной, малопонятной рядовому обывателю лексикой, кинорежиссер Бортко сражает нас наповал фразой: «Мы позиционируем свой бренд в секторе хай-миддл класса». Думаю, таких фраз, сказанных на сленге менеджеров, финансистов, компьютерщиков, музыкантов, физиков-теоретиков, дайверов, космонавтов и прочих членов различных профессиональных объединений людей, можно надергать очень много. Вот только предназначены они не для всеобщего пользования, а для простоты, удобства и полноты общения в среде владеющих этими «птичьими» языками коллег.

Можно, конечно, декретировать запрет на подобный способ деловых контактов во внепубличной сфере, но достигнуть на этом пути реальных результатов возможно лишь приставив к каждому из нас по надзирателю.

По моему собственному наблюдению, носители языка в состоянии сами, без руководящих и направляющих органов, производить селекцию и трансформацию слов по неписаным правилам народной этимологии. Когда иностранное слово воспринимается с определенным трудом, его каноническую звуковую форму наполняют содержанием близко звучащего и близкого по значению исконного слова.

Чтобы не зацикливаться на классическом примере со словом «спинжак», приведу случай, когда в социалистические времена многие члены моей русской тургруппы уже на второй день пребывания в ГДР именовали не очень удобопроизносимое название разменной монеты пфенниг как «фенюжка» (по аналогии с «денежкой»). В Болгарии та же история произошла со стотинками, переименованными нашими находчивыми соплеменниками в «скотинки», ибо на аверсе монеты было изображено какое-то животное (по-моему, лев).

Можно полагать, что, перенесенные как платежное средство в стихию древней Руси, эти монетки сегодня так бы и назывались, но мы бы и знать не знали об их иностранных корнях.

И напоследок — некоторое общее рассуждение. Невооруженным взглядом видно, что интенсивное пополнение нашего языка заимствованиями началось лет 25-30 назад. Понятно почему: страна — сначала СССР, затем Россия — вступила в процесс смены общественно-политической формации, чреватый установлением свободных рыночных отношений, разгосударствлением многих сфер жизни, попытками реформ разного рода. Реакция языка в подобной ситуации не могла быть иной, чем лингвистический взрыв.

Хочу рискнуть и сравнить происходящее — во всяком случае, отдельные его аспекты, — со временами первых контактов Руси с христианством, с проникновением сюда византийской культуры, ставшей для нас к тому же переносчицей мощного пласта античного культурного наследия. Именно тогда началось активное вхождение в русский язык заимствований, давшее в итоге столь мощный эффект лексического разнообразия.

Ни тогда, ни тем более сегодня не нашлось и не найдется, как мне кажется, инструмента, способного осуществлять искусственное регулирование языка. То, что приживется, останется в нем надолго. Остальное канет в Лету.

А вы говорите — штрафы...