Стоп! Одному ли мне тогда показалось, что подобная напористая дидактика, мало того что довольно противоречива при соотнесении с сутью обсуждаемого предмета, но и содержит в себе отчётливый привкус дежавю? Недолгие разыскания в этом направлении дали следующий результат — цитирую: «...речь идёт о создании учебника, где должно быть взвешено каждое слово и каждое определение, а не о безответственных журнальных статьях, где можно болтать обо всём и как угодно, отвлекаясь от чувства ответственности...Нам нужен такой учебник истории СССР, где бы история Великороссии не отрывалась от истории других народов СССР, - это во-первых, - и где бы история народов СССР не отрывалась от истории общеевропейской и вообще мировой истории, - это во-вторых...»

Итак - грузинский акцент и неистребимая семинаристская привычка к навязчиво-глубокомысленной тавтологии? Ну, конечно: товарищ Сталин, август 1934 года, сочинская дача, где три члена ЦК (Хозяин, Киров и Жданов) кратко излагают своё вúдение школьного учебника. Да так основательно, что тезисы партийных бонз - хорошо закусивших, расслабленных прохладной хванчкарой и тёплой морской лазурью - на много десятилетий вперёд определили некоторые весьма важные параметры официозной отечественной историографии: едва ли не до самого нашего времени.

Как легко оказалось утрировать реалии прошлого! Скажем, определение «великая» в отношении французской революции враз поменять на «буржуазную», — и с той же минуты по указанию Иосифа Виссарионовича «великим» стал признаваться только Октябрьский переворот, именуемый нами и по сей день Великой Октябрьской социалистической революцией.

Собственно, «отеческая» забота о регулярном пересмотре подходов к столь значимой для госидеологии общегуманитарной дисциплине, как история, ни для кого не новость: в СССР с 20-х годов прошлого века её изучение и преподавание с завидной настойчивостью и частотой «подправлялись» не только спорадическими сентенциями политических лидеров, но и строго официальными постановлениями высших партийно-государственных органов — СНК, ЦК ВКП(б) и КПСС, Совета Министров, ведомственными инструкциями.

Получается прямо по неполиткорректному Оскару Уайльду: «Единственный наш долг перед историей - это постоянно ее переписывать».

Конечно, нельзя считать процесс унификации исторического знания изобретением большевиков. Просто они пошли в этом направлении дальше и последовательнее других. Есть у М. Покровского, крупного русского учёного начала ХХ века, весьма откровенная формула: «История - это политика, опрокинутая в прошлое», смысл которой предельно ясен: укрепляя свою власть, антидемократические режимы вынуждены вносить необходимые им коррективы в картину национальной истории, чтобы создать иллюзию преемственности.

Так и получилось в нашем случае: разрушив до основания «весь мир насилья», партия Ленина-Сталина построила реальность, потребовавшую разрыва со старой традицией и создания новой науки, способной оправдать не только гибель многих морально-этических ценностей и культурно-исторических институтов, но и новую систему государственного насилия над личностью.

Нужно ли говорить, к каким аберрациям исторического знания, к каким драматическим испытаниям для объективной истины и её исследователей это приводило в те времена? Хотя бы тех же коллег и учеников упомянутого мною Покровского, чья научная школа была разгромлена в 1936-1937 годах как «банда шпионов и диверсантов, лазутчиков мирового империализма».

Вообще-то этот дискурс давно стал общим местом любой дискуссии из тех, что никак не утихают в стране уже более полувека. Не только многие из ведущих учёных, не входящих в группу исполнителей нынешнего социально-политического заказа на новый учебник, настаивают на том, что анализ и оценка советского периода в его концепции почти не отходят от официального канона сталинского «Краткого курса истории ВКП(б)», - в этом может убедиться любой из тех, кто прочёл в свободном доступе текст концепции. Как и в прежние времена, по-военному беспрекословно приняв «под козырёк» пожелание В. Путина создать единый и непротиворечивый образ сложнейших исторических перипетий, Министерство образования и науки моментально подготовило проект стандарта преподавания истории в школах, не особо утруждаясь сколь-нибудь глубоким пересмотром заскорузлых псевдонаучных догм или широким обсуждением его в среде профессиональных историков.

И это, на мой взгляд, одно из самых серьёзных оснований для того, чтобы отказаться от предложения всей нации в который уж раз наступить на те же грабли, - так свежа у людей трёх, по-крайней мере, ныне живущих поколений россиян память о временах, когда идеология рулила всей жизнью общества, подобно хвосту, виляющему собакой.

...Когда-то наша семья жила в доме на улице имени Сталина, в детском саду моя кроватка стояла у подножия белоснежного бюста вождя (возможно, это была некая дань моему статусу интеллектуального лидера старшей группы?), а на праздничных утренниках я читал стихотворения — случалось, что и о нём, как о самом большом друге советских детей.

Как-то во время «тихого часа» я проснулся от подавленных вздохов, покашливаний и шёпота. Перед моим ложем, обступив его полукругом, толпились зарёванные нянечки и воспитательницы, - и лишь спустя сколько-то времени, поозиравшись вокруг, я осознал, что плачут не по мне: все взоры и скорбные всплески рук были адресованы тому, кто возвышался над моею кроваткой, как скала, и, признáюсь, часто был изучаем мною с этого ракурса в минуты, предшествующие сладкому дневному сну.

С тех пор я предпочитаю не рассматривать скульптурные изображения снизу и со слишком близкого расстояния. Шумановские «Грёзы», постоянно звучавшие в те дни из всех репродукторов, увы, тоже не входят в число моих любимых пьес.

Разумеется, детская психика зафиксировала ситуацию большого горя — всеобщего, случившегося практически в каждой семье, связанного со смертью самого известного на земле человека, чьи портреты ещё долго не сходили со стен кабинетов, залов и даже триумфальных арок. Такая типовая арка была воздвигнута и на входе в наш поселковый парк культуры и отдыха, - и товарищ Сталин, зорко прищурившись, продолжал следить с верхотуры за всеми, кто бежал через парк на работу или неторопливо прогуливался под сенью свежепосаженных, быстро подрастающих клёнов и тополей.

Но не успели их верхушки поравняться со слегка выцветшим портретом генсека, как его ловко и незаметно, по всей видимости, ночью, сняли с дугообразной решётчатой фермы. Так же без особого шума изображения генералиссимуса исчезли со всех традиционно-сакральных поверхностей — стен начальственных кабинетов, коридоров присутственных мест, с иконостасов «красных уголков», из фойе поселкового дома культуры. Центральную улицу, на которой мы жили, переименовали в Красную.

Я уже был школьником — и видел своими глазами, как в пыльный зáкут подвальной столярки вечно пьяный завхоз сволок бюст вождя с черепом, грубо разбитым чьей-то недрогнувшей дланью.

Склонные к меланхолическому философствованию древние говорили в таких случаях: сик трáнзит глория мунди. К вождю это не совсем подходило: он продолжал лежать в Мавзолее, город его имени значился на географических картах, а страшным присловьем к ругани инвалида, обсчитанного в магазине или пивной, оставалось: «Сталина на вас, ****** [нехороших людей], нету!..»

И что было делать с учебниками истории, где множество параграфов, связанных с периодами коллективизации, индустриализации и Отечественной войны, были любовно выписаны по его рекомендациям, нашпигованы цитатами из работ и выступлений и его изображениями? Сразу ведь прошлась, прошлась-таки по ним шкодливая рука несовершеннолетнего читателя, - и выколотым глазам, замалёванным погонам на мундирах и пририсованным к головам рогам не было счёта...

Да что школьники! Великим непониманием и потерей идеологических ориентиров была охвачена огромная армия учителей истории. О степени тогдашних панических настроений в их среде можно судить по сохранившимся в архивах запискам с вопросами к лекторам-идеологам: «В «Правде» говорится о заслугах Сталина в гражд. войне. Как преподавать эту тему и как экзаменовать?»; «Останутся ли в программе и новом учебнике вопросы «Клятва Сталина», «Сталин о необходимости дальнейшего укрепления советского государства и о государстве при коммунизме»?»; «В учебнике 9 класса имеется ряд цитат из сочинений И.В.Сталина. Какими из них следует пользоваться, а какими не следует?»; «Как освещать теперь роль Троцкого в период гражданской войны? Или продолжать молчать об этом?..»

Но как же молчать, если, перефразируя строчку из классика, «история — пресволочнейшая штуковина, существует, и — ни в зуб ногой...»

Вот именно что пресволочнейшая! Уж, казалось бы, что может быть незыблемей её — этой непрерывной череды состоявшихся фактов, навсегда прошедших событий, связанных с деятельностью людей, отменить которую, спустя всего секунду после содеянного, уже нельзя?

Скажем, Рубикон навеки останется перейдённым 10 января 49 года до нашей эры - независимо от того, продолжит ли Юлий Цезарь дальнейшее продвижение вглубь Италии или, спохватившись, вернёт войско в провинцию. Да, во втором случае гражданская война будет развязана позже, но сам-то факт двойного форсирования ручья цезарианскими когортами история зафиксирует. Остаётся вопрос трактовки этого случая итальянскими историографами эпохи, скажем, Муссолини: неужели допустима возможность сомнений и колебаний в решающую минуту со стороны Юлия Цезаря, исторического предшественника великого дуче всех итальянцев, взявшего всё самое лучшее из опыта и характеров своих пращуров? Не целесообразней ли «замять» в учебниках эту крохотную деталь прошлого в угоду прорисовке идеального характера нынешнего лидера?

Массовый голод, организованный в нашей стране в 20-30-х годах, колоссальные репрессии ГУЛАГа, депортации малых народов, тяжелейшие ошибки начала войны и многие другие раны, нанесённые Отечеству по вине конкретных исполнителей, - ведь это всё тоже вошло в виде неопровержимых, подкреплённых свидетельствами и документами фактов в то, что называется анналами истории. Неужели мы, осознавая это, согласимся с тем, что откровенные преступления против человечности можно посчитать всего лишь издержками «советской модернизации» и «сталинской модели социализма», как предлагают создатели единого учебника?

А это ничего, что за каждым героическим актом подобной модернизации стоят миллионы загубленных человеческих жизней, что приведи этот страшный подсчёт в конце каждой главы учебника — и любой нормальный человек ужаснётся цене таких побед?

Есть впечатление, что пишет всё это, скрипя пером, не кто иной, как сама муза истории Клио, чьё имя восходит к понятию — не больше и не меньше! - «великая слава», а не наши современники, постукивая клавишами компьютеров. Какие-то безымянные, защищённые от критики румяные ребята из числа эмэнэсов и докторов, словно в ранних летописях и хрониках, дошедших к нам de profundis, готовы прославить со страниц учебника деяния вождей и правителей государства, оставляя их без морально-этической оценки, а учеников - в почти полной безвестности о роли в происходящем безликой массы исполнителей-статистов.

Со смущённой душой многие из нас до последнего времени пытались понять: почему именно сейчас возникла настоятельная потребность в разработке такой вот единой концепции российской истории?

Ведь с середины восьмидесятых и вплоть до начала двухтысячных годов страна пережила-таки второй период раскрепощения общественного сознания, несравнимый по глубине и интенсивности с тем глотком свободы, который достался современникам послесталинской «оттепели» в десятилетие с 1955 по 1965 год. Но, увы, несмотря на явно обозначившиеся в связи с этим к концу прошлого века позитивные достижения в сфере расширения прав и свобод людей, становления элементарных демократических институтов, перехода к рыночной экономике и парламентаризму, общество вновь не нашло в себе сил выдвинуть лидера, способного продолжить начатое и вывести Россию на очередной виток развития, гарантирующий от погружения в новый сон разума.

Кстати о сне разума... Просматривая список учебников, выходивших со времён Петра I до XX века, я наткнулся на упоминание книги некоего Николая Горбова «Русская история для начальных школ», в которой многие события из прошлого объяснялись прямым вмешательством в них бога, то есть, проявлениями божьей воли. Выглядело это так: «Аскольд и Дир, конечно, думали, что остались в Киеве по собственному выбору, а между тем это случилось явно по указанию Божию». Что ж, учитывая напористость и широкие масштабы нынешнего распространения «православного ренессанса» на все сферы нашей жизни, в том числе, образовательную, я бы не стал исключать теоретическую возможность появления в школьном обиходе и таких учебных пособий, построенных по описанной методике. Всего-то и нужно — вовремя и при активной поддержке патриотической православной общественности выйти с соответствующей инициативой в законодательный орган...

Приход во власть людей, настроенных консервативно-охранительно, потребовал от них решительных действий по насаждению единомыслия в общественной оценке происходящего, сравнимых с артподготовкой, - иными словами, инициирования и молчаливой, а порою и гласной поддержки целого ряда рамочных законодательных и административно-правовых актов, делающих затруднительной саму возможность свободной дискуссии на общегуманитарные темы. В том числе, связанные с историей нашего государства.

Вообще стало крамолой многое из того, что в нормально функционирующем обществе воспринимается как элементарная свобода слова и возможность самовыражения, не мешающая реализации каждым гражданином права на собственный поиск истины и жизненных идеалов. Откройте Конституцию страны, где чётко прописаны базовые права человека, но как реализовывать их в правовом поле, где действуют квазизаконы, лихорадочно выпускаемые Думой изо дня в день? По утрам стало страшно включать компьютер: новостные ленты ошарашивают нас всё новыми и новыми законодательными инициативами, предлагаемыми нижней палатой парламента и непреклонно ужимающими Конституцию, как клочок шагреневой кожи в известном романе.

Нужно ли в подтверждение сказанного перечислять ряд скандальных для демократического общества инициатив последних двух-трёх лет, направленных, в конечном счёте, на дискредитацию инакомыслия и социального протеста в любых их проявлениях?

Помните ту часть пожелания президента Путина создателям единой концепции и учебника, где он как бы предостерегает от «казенного, официозного, идеологизированного единомыслия»? Судя по творящемуся сегодня в общественной жизни страны, ровно это с нами и происходит. Всего за две недели марта градус такого единомыслия, связанный с известными событиями в Крыму и в целом на Украине, подскочил настолько, что заставляет серьёзно задуматься о казавшихся незыблемыми широких исторических законах, а становящаяся расхожей в устах представителей власти и пропагандистских структур риторика с использованием терминов вроде «пятая колонна» или «национал-предатели» - пересмотреть известное гегелевское замечание об истории, повторяющейся дважды: сначала в виде трагедии, а затем фарса.

Похоже, на наших глазах эта диалектическая фигура начинает преображаться в триаду «трагедия — фарс — трагедия»: для окнчательного перехода в третью фазу осталось только вернуть в обиход сторонников нынешнего политического курса подзабытое, но такое знаковое для XX века словосочетание, как «враги народа»...

Отчётливо понимаю, как рискованно сейчас в дискурсе о возможностях правдивого взгляда на историю России попытаться осмыслить знаменитые слова А. Пушкина из письма П. Вяземскому в мае 1826 года: «Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног...», - и сразу прошу не уличать меня в неполноте цитаты, ибо ни её вторая часть, ни весь контекст письма вообще, никак не дезавуируют смысла и смелости пушкинского высказывания!

В нынешней общественной атмосфере, которую не определить иначе, как патриотическая истерика, невозможно не только последовать мудрому совету христианского философа Петра Чаадаева, но и просто провозгласить его, не рискуя нарваться на фельдфебельский окрик господ милоновых, соловьёвых, прохановых — и несть им числа. Но рискнём:

«...пора бросить ясный взгляд на наше прошлое, и не затем, чтобы извлечь из него старые, истлевшие реликвии, старые идеи, поглощенные временем, старые антипатии, с которыми давно покончил здравый смысл наших государей и самого народа, но для того, чтобы узнать, как мы должны относиться к нашему прошлому».

Перечёл эту гениальную фразу — и готов признаться: я, как любой здравомыслящий российский интеллигент, всё же за создание единого учебника истории. Особенно с учётом огромного количества попыток её реальных фальсификаций — как уже предпринятых, так и готовящихся — в том числе, в ходе подготовки «нового» школьного пособия. Более того, я уверен, что такой учебник будет написан: увы, теперь уж не сегодня, но в более или менее отдалённом будущем. Жаль только, что перед этим наше Отечество вновь оказалось втянуто в ещё один этап мучительного погружения в мечтательный сон с открытыми глазами, расслабуху умственной лени, продолжение бесплодного балансирования на грани европейского и азиатского мироощущений, пароксизм погружения в косную стихию клерикализма, - во всё то, что в совокупности ведёт к согласию и стабильности, свойственным кладбищенским порядкам.

И кому, как не Николаю Михайловичу Карамзину, автору гениального труда о русской истории, предостеречь нас сегодня от поспешной трактовки далёкого и недавнего прошлого России, от негодной попытки делать это ужасно скомпроментировавшим себя методом опрокидывания нынешней политики в прошлое: «Горе стране, где все согласны. Можно ли ожидать там успехов просвещения? Там спят силы умственные, там не дорожат истиною, которая, подобно славе, приобретается усилиями и постоянными трудами. Честь писателю, но свобода суждениям читателей. Сомнения, изложенные с приличием, могут ли быть оскорбительными?»