Не просто копать, но делать выводы

День археолога празднуется в России 15 августа. Зачастую в этот день студенты исторических факультетов, которых угораздило оказаться на археологической практике именно в это время, проходят импровизированную полосу препятствий и таким образом посвящаются в археологи. На всех или почти на всех раскопах объявляется короткий день, а вечером обычно происходит некоторый праздничный сабантуй. Бывают и более интересные забавы, свойственные экспедиционному образу жизни и зависящие лишь от фантазии празднующих. Однако нужно понимать, что далеко не все причастные к раскопкам даже напрямую – это археологи. И уж тем более реальное положение дел сильно разнится с киношными образами или сюжетами в масс-медиа.

Во-первых: какой бы многочисленной ни была экспедиция, непосредственно профильных специалистов в ней работает не так уж и много. Большая часть сотрудников – это люди, которые трудятся физически: копают, разбирают ямы, расчищают погребения, занимаются организационной работой.

«Но ведь совершенно точно мало копать землю или разбирать погребение, даже если тебя когда-то посвятили в археологи. Чтобы быть археологом, нужно понимать, что ты делаешь, нужно анализировать собранную информацию, иметь определённую насмотренность. Не просто складывать находки в пакеты, а отличать и хотя бы приблизительно датировать стенку керамического сосуда по её внешнему виду. Эту информацию нужно ещё и анализировать», - рассказывает Юрий Юрьевич, сидя на террасе арендованного для сотрудников дома в посёлке Сенном. Вокруг, куда ни посмотри, разложена керамика: целые, склеенные или частично сохранившиеся античные амфоры. За тем же столом роль художника исполняет археолог Светлана Курочкина – вручную, вооружившись несколькими линейками, зарисовывает сосуд с отколотыми ручками и горловиной (здесь её называют венцом, но чаще – венчиком).

Керамика – самая частотная, пожалуй, находка. Целые амфоры или осколки. Как минимум потому, что именно из глины делались многие предметы обихода, а главное – она хорошо сохраняется в грунте. О ней Каргин готов говорить очень много и детально. С неё и начинает показывать, как при помощи находок распутывается клуб исторических фактов.

«На одном из раскопов у нас много целых амфор крымского производства. В данном случае Крым – это провинция Византии. Так что можно говорить, что это византийская керамика, которая производилась в Крыму. Характерная столовая посуда Хазарского каганата –– с лощением, и горшки, про которые говорят, что они булгарского происхождения. Между прочим, от этих горшков происходит вся русская посуда. А если говорить про выводы… Сейчас часто можно слышать, что Русь была впереди планеты всей. Но тут нужно понимать, что городское производство круговой (сделанной на гончарном круге, - прим. ред.) посуды славянами возникает не само по себе, а именно под влиянием Хазарского каганата. До этого делали лепную посуду. Расцвет нового способа же приходится именно на период разрушения Святославом Хазарского каганата – Х век. А на Кавказе такую посуду делали уже в VII веке», - рассказывает он.

Пили много: монополия и логистика

Виды керамической посуды таким образом увязываются с конкретными историческими событиями: борьбой основных религий за влияние, историей завоеваний, политикой и экономикой. Но если сосредоточиться только лишь на этом виде находок, то даже процентное соотношение керамических предметов, произведённых разным способами, проанализированное не просто на одной территории, а на большой выборке, приводит к выводам о первых признаках стандартизации в конкретных сферах. Например, в виноделии.

Сравнивая памятник археологии, на котором Каргин работает сейчас на Таманском полуострове, с тем, на котором недавно довелось работать в Краснодаре, рассказывает: «Во-первых, пили много. Во-вторых, в Краснодаре, где памятник датировался второй половиной VIII – серединой IX века, амфоры были более разнообразными по форме. Здесь же сосуды датируются концом IX и первой половиной X века. И они все почти одинаковые. Это говорит о том, что, скорее всего, в винном производстве возникла некоторая монополизация, которая и привела к возникновению некоторых стандартов».

О ещё более глобальных изменениях говорит появление системы дипинти – лаковых меток на амфорах. Изначально форма амфоры соответствовала продукту, который в ней хранился или транспортировался. С развитием торговли возникла необходимость не просто разделять амфоры по содержимому, но и помечать их получателя. Также сосуды стали использовать повторно, притом не всегда по заданному формой назначению. Дипинти тогда стали помечать и перевозимый продукт. Такие наблюдения и позволяют сделать выводы о возникновении первых логистических приёмов.

Дипинти впервые начали массово использовать в античные времена – примерно в IV веке до нашей эры. Однако с приходом к власти Александра Македонского эта система нарушилась, метки того периода встречаются редко. Второй расцвет этого метода произошёл в III веке. Раскопки же, которые сейчас ведутся на Таманском полуострове, выявили новую для исследователей третью волну развития системы дипинти. Она датируется X веком. «Есть предположение, что плотно эту волну ещё никто не исследовал. А мы её на этом памятнике очень чётко и поймали», - поясняет Юрий.

Пальцы и карандаш

Видя, как художник кропотливо измеряет и переносит на бумагу рельеф амфоры, невозможно не поинтересоваться тем, почему эту работу у человека ещё не отобрала техника – в то время когда качественные снимки умеет делать уже практически каждый телефон. Светлана Курочкина признаёт, что в чём-то это дань традициям, однако при обработке большого массива данных есть у того и функциональное предназначение.

В первую очередь это более пристальное изучение предмета – способ, который понуждает всё не только рассмотреть, но и ощупать. А значит – передать точно весь рельеф с малейшими деталями. К тому же это стандартизация: предметы переносятся на бумагу в своём точном размере. Таким образом, при анализе больших объёмов данных их легче сопоставлять.

Безусловно, затем все рисунки оцифровываются и отправляются в электронные хранилища. Многие музеи уже давно переполнены и просто не могут принять всех находок. А это значит, что точные рисунки – это главная возможность обратиться к предметам, которые просто нет возможности сохранить физически. С точки зрения музейных работников это может быть просто амфора – такая же, как и сотни, тысячи остальных того периода. А отличающие их детали могут быть выявлены сильно позже. Тогда-то детальные рисунки и придут на помощь. Вкупе с фотографиями, которые также прикрепляются к отчёту, конечно. Но пока являются материалом скорее вспомогательным.

Когда-нибудь, как сейчас фотоаппараты, возможно, распространится и точная технология, позволяющая получать идеальную 3D-модель предмета. Но пока её нет, художники неизменно работают со всеми находками, осматривая, ощупывая их и только потом кропотливо перенося на бумагу, а затем уже и в электронный вид. Тот самый нечастый случай, когда электронный файл производится скорее руками.

На лопате

Однако заметнее всего ручной труд всё же на раскопе. Экспедиции бывают разными по своему предназначению и методике. Но при наличии в памятнике достаточного количества материала все работы там производятся вручную. От перекапывания огромных объёмов земли до расчистки погребений и всего остального.

Тут-то и трудятся люди, которые могут к тому времени уже много лет провести в археологических экспедициях, однако не иметь исторического образования. Но притом они обязательно должны понимать специфику своей работы. Нельзя на штыке лопаты вместе с комом земли выкинуть в отвал и находку. За тем на раскопах пристально следят, а землекоп может получить существенный штраф или даже быть уволенным из экспедиции.

В значительной части экспедиций землекопам платят за выкопанный кубометр земли. Потому и зовут их «кубатурщиками». В ходу также и словечко «кубатырь». С иронией, но оно всё же говорит о титаническом труде. Есть умельцы, которые могут выкопать и значительно больше 20 кубометров в день. Для понимания: в одном КамАЗе их – около 8. И так каждый день. Шесть дней в неделю.

Мотивация копать как можно больше – прямая финансовая. Больше кубов – больше рублей. Потому в ход идут модернизированные лопаты: на них навариваются куски металла, чтобы «вынести» за раз как можно больше грунта. Если это не мешает притом отделить его от находок, конечно. «Я всегда парням говорю, что копать внимательно – это их работа. И меня не волнует, что они меньше выкопают и заработают. Мы тут не для перекладывания земли, а для того, чтобы найти и систематизировать материал», - добавляет Юрий.

На данный момент в «кубатуре» работает определённый пул людей, начавший складываться лет 10 назад. Конечно, многие за это время ушли из археологии. Кто-то не выдержал изнашивающего организм физического ритма, иные не смирились с экспедиционной жизнью, при которой ты не видишь дома и семью. Потому нередко пары и семьи складываются непосредственно в профессии. Однако места для женского труда в археологии не так много, оттуда и явный перекос в гендерном составе.

Но немало людей остались и работают «на лопате» уже много лет. До 2019 года был среди них и автор данного текста. Общение с оставшимися в профессии парнями в этом году произвело несколько депрессивное впечатление. Многие хотят раскопы покинуть. Но всех держит достаточно высокая оплата труда. Сейчас топовый кубатурщик может зарабатывать ежемесячно тысяч 200. И с этого заработка трудно «соскочить» при отсутствии зачастую других котируемых квалификаций. Многие стараются накопить на свой бизнес, недвижимость, машину. Чаще всего мужчины обманывают сами себя тем, что слезут с кубатурной иглы после достижения той или иной цели, но остаются в профессии сезон за сезоном. Потому в ходу немало грустных шуток на эту тему. Одна из них, звучащая в миллионе разных вариантов, сравнивает археологию с наркоманией – каждый обещает себе, что этот «куб» будет последним.

Фольклор кубатурщиков меж тем вообще достаточно разнообразен. В нём много остросоциального. Например, в 2012 году землекопы подсчитывали, сколько лет нужно копать с одним выходным в год, чтобы заработать сумму, фигурировавшую в коррупционном скандале с министром обороны Сердюковым. Выходила далеко не одна человеческая жизнь. Есть и свой «фирменный» тост – «Чтобы земля была нам пухом». Но он, кажется, уже отходит в лету.

Экспедиционная жизнь

Один из членов археологической команды, работающий вместе с Каргиным, рассказал, что недавно развёлся. Напрямую развод с экспедициями он не связывает. Однако уверенно говорит, что образ жизни, связанный с постоянными разъездами на длительные сроки, однозначно на этой ситуации сказался. О подобном говорят многие остающиеся в профессии подолгу.

Иного мнения оказываются люди, работающие вышеупомянутыми «семейными подрядами», или те, у кого нет семьи, что позволяет им видеть себя «свободными художниками». Также отличную точку зрения высказывает молодёжь, получающая возможность прилично заработать, да и пожить, например, на морском берегу. Или в каком-нибудь лесу под Брянском – в палатках на протяжении пары месяцев.

Каргин говорит, что таких проблем и вовсе не испытывает, поскольку занимается любимым делом, которое позволяет ему расти в профессиональном плане и заниматься наукой. К тому же, будучи крупным специалистом, он имеет возможность выстраивать свой график так, что задерживается в экспедиции обычно не более чем на пару месяцев.

Однако такая жизнь оказывается приемлемой не для всех. Восемь лет назад в одной из комнат, где жили кубатурщики, высших образований оказалось больше, чем людей. Сейчас же «на кубы» идут в основном люди без специальности, которая могла бы приносить достаточный доход. Потому с выгоранием и текучкой кадров обратно коррелирует степень вовлечённости в научную деятельность. Противопоставленная им рутинная работа «на лопате» или в организации нередко в свою очередь даёт достаточно депрессивную картину. Однако это, пожалуй, тема для отдельного материала, поскольку замеры средней температуры по больнице тут задача непростая, да и люди всё же все разные.

Хозяйственно-договорная археология

Раскопки – штука достаточно дорогая. Об этом можно судить хотя бы по зарплатному фонду. Большие площади, помноженные на глубину материкового слоя (того, в котором учёные уже не ждут находок) и на цену кубометра – уже крупная сумма. Сверху добавляется аренда недвижимости, организация питания, работа техники, работа научного состава (как во время экспедиции, так и после – пока не будет сдан отчёт в Институт археологии РАН). Так кто же за всё это платит?

В нашей стране сейчас сложилась достаточно парадоксальная ситуация. Казалось бы, первым в голову приходит мысль, что научные изыскания должно спонсировать государство. Особенно сейчас, когда у его руководства есть огромный интерес к историческим процессам. Однако это не так. Раскопки, спонсируемые из бюджета, существуют. Но по сравнению с общими объёмами они уподобляются капле в море. Основу же составляет «хозяйственно-договорная» археология, или попросту «коммерческая». А за неё платим мы с вами. И даже далеко не только из налогов.

Дело в том, что в стране действует норма, согласно которой прежде чем что-то построить на земле, в которой могут залегать исторические ценности, там необходимо провести археологическую разведку, а потом – по необходимости – и полноценные раскопки. Интересантом может быть и государство. Как то было со строительством на Кубани трассы в Крым или энергомоста, ведущего в тот же Крым. Но чаще всего это крупные компании, которые строят водопроводы, газо- нефтепроводы, железные дороги, линии электропередач или крупные коммерческие объекты. Так что все эти расходы зашиваются в конечную стоимость производимых ими продуктов и услуг.

Притом Каргин отмечает, что сейчас очень много материала «накапывается», но его почти никто не анализирует. Так как государственное финансирование археологии очень скудное, специалисты и находят себя в коммерческой археологии. А она на то и коммерческая – в ней нужно постоянно работать. И платят не за научные публикации, а за проведённые экспедиции, разработанные площади.

Если сравнивать с советским прошлым, в котором и зародилась современная отечественная археология, ситуация получается диаметрально противоположная. Ранее учёные работали над исследованиями, но были ограничены в разработке памятников. Зачастую стоял вопрос распределения приоритетов: учёным предлагали выбрать, какой памятник спасти, а какой пустить под бульдозер ввиду необходимости глобального строительства здесь и сейчас. Так, например, при строительстве Цимлянского водохранилища выбрали сохранить город-крепость Саркел.

Сейчас же закон позволяет выкапывать много ценного материала, который некому в таком объёме анализировать. А что хуже всего – действующую норму регулярно пытаются изменить. Уже несколько раз рассматривались законодательные инициативы, которые позволили бы сделать изыскания при строительстве необязательными. Это позволило бы компаниям сначала запускать на территории технику, а уже потом обращаться к археологам, если там «пойдёт материал». Притом обнаруживать этот материал им было бы совсем не выгодно. Таким образом крупные лоббисты уже как минимум трижды за последние годы делали попытки «добить» российскую археологию, а главное – уничтожить исторические ценности.

Юрий Юрьевич рассказывает, что при последней такой попытке на экспертный совет были вынесены два одинаковых – буква в букву – законопроекта, отличавшихся только датами. Один из них должен был стать отвлекающим. Так сначала и получилось: сплочённое научное сообщество отправило множество негативных откликов на первый проект в то время, когда второй оставался незамеченным. Если бы трюк лоббистов удался, именно он без отрицательных отзывов и мог пойти в Госдуму.

***

Сами про себя археологи часто шутят, что их наука по точности стоит на третьем месте – после астрологии и хиромантии. Но это всего лишь юмор. На деле она является одним из тех способов практического изучения истории, что позволяет выявлять новые взаимосвязи между историческими событиями, подкреплять и опровергать теории.

Притом примечательно, что на археологов почти никто в стране не учит. Большая часть специалистов имеет историческое образование, которое они получают как будущие учителя истории и обществознания. То есть их учат не узнавать, а преподавать. И уж потом экспедиционная романтика затаскивает их в «поле», где в последствии и рождаются новые открытия.