Собеседники: 

— Кто такие хранители?

— Официальное название должности — научный сотрудник отдела хранения. Каждое произведение стоит на своей полочке. Если начинает работу выставка, благодаря хранителю не нужно долго искать что-то. Он знает, что и где находится, следит за тем, чтобы произведение не покрывалось пылью, чтобы не было никаких повреждений. При подготовке к выставке хранитель выбирает вещи, приходит реставратор, и вместе с ним хранитель смотрит каждую работу — подходит ли она для участия в выставке. Если есть какие-то проблемы, реставратор устраняет их, когда это возможно. Если работа имеет плохую сохранность, она остается дома, ждет своего часа, когда ее отреставрируют. Работы ведь не вчера написаны, каждая из них проживала свою жизнь еще до того, как попасть в музей.

Поскольку выставок у нас более 60 в год, можете себе представить, насколько часто хранителю приходится выдавать, принимать работы, оформлять соответствующие документы — ведется немалая бумажная работа. К тому же работы участвуют в выставках других музеев, тот же авангард довольно часто выставляется за границей или в других городах России. Сейчас, например, наш Кандинский в Петербурге.

— Среди хранителей есть те, что унаследовали это ремесло от прежних поколений, от родителей?

— Нет, но у нас есть люди, проработавшие здесь десятки лет (сама Ольга Владимировна работает в музее имени Коваленко уже сорок лет. — Прим. авт.). Людмила Ивановна Пигида много лет была главным хранителем, работает уже пятьдесят три года — сейчас она просто хранитель, научный сотрудник, в силу возраста: ей 80 лет.

— Какое образование требуется для работы хранителем?

— Высшее гуманитарное. Желательно искусствоведческое.

— А из авангарда?

— В авангард входят русские художники начала ХХ века, у нас много известных имен. Из самых громких — Малевич, Кандинский, Шагал, Филонов, Гончарова, Ларионов, Попова, Розанова.

В музее три произведения Кандинского: одно живописное и два графических, все три носят название «Беспредметное». Один Малевич. Два Шагала: «Война» и «Две головы». То была эпоха поисков, отрицания классического искусства, революция повсюду. Все ломали. Художники — тоже. Строили что-то новое, создавали какие-то теории, описывали все это в трактатах: Малевич, Кандинский писали об искусстве. Один и тот же художник мог переходить из течения в течение, объединения распадались и создавались вновь… А потом пришел 32-й год, соцреализм, и все. Пошли писать про то, что надо.

Если в нескольких словах, авангардисты призывали изображать не табуретку, потому что это неинтересно, а сочетание различных форм и цветовых пятен, которое дает возможность зрителям проявлять свое воображение, мысли, чувства. Кандинский писал, что форма произведения содержательна, а сюжетность вредит ему.

— Как у музея оказалась коллекция авангарда?

— В 20-х годах из Государственного музейного фонда произведения передавали в различные региональные музеи. Нашим директором тогда был Ромуальд Казимирович Войцик, очень образованный человек, интересовавшийся среди прочих направлений искусства еще и авангардом. Он специально ездил в Москву и Ленинград, где у него были связи (он окончил МГУ, жил и работал в столицах некоторое время) среди музейных заведующих. Договаривался о том, чтобы нашему музею передавали конкретные произведения, и таким образом целенаправленно сформировал коллекцию авангарда, которая у нас есть.

В 1924 году еще практически не было такой коллекции. Сохранились архивные газетные заметки о том, что, к сожалению, здесь нет современного искусства, — а спустя очень короткое время уже начала работу выставка авангарда, собранного Войциком. В 1922 году в Берлине состоялась огромная выставка «Современное искусство России» — у нас одиннадцать работ с этой престижнейшей выставки, которые Войцик сумел там приобрести.

В том, что произведения спаслись в годы гонений русского авангарда, «виноват» человеческий фактор. Тогда это искусство должно было быть уничтожено. Если бы в те времена директором музея был не тот человек, все эти работы уничтожили бы. Не было бы у нас ни Малевичей, ни Кандинских.

Когда началась война, основные произведения музея были эвакуированы на Урал, в Соликамск. В то время научным сотрудником был Богоявленский, удивительный, умнейший человек, и они с директором Осиповой самостоятельно все упаковывали в ящики, собирали, складывали. Все, что можно было. Нашему музею повезло, поезд доехал. Состав с произведениями из ростовского музея разбомбили… Когда немцы ушли, все это вернулось. Здание музея не очень пострадало. В 44-м году, в феврале, уже была открыта экспозиция, и уже стоял народ: есть фотографии.

Авангард в эвакуацию не поехал. Кроме того, что его посчитали не особенно ценным, еще когда в 32-м году так было признано, — это ведь и довольно трудоемкий процесс, упаковка картин. Наверху у нас есть парадные портреты — попробуйте их поднять, упаковать, сложить каким-то образом. А тогда еще шла война. Да, авангард в те годы считался искусством второстепенным, немцы его и вовсе называли дегенеративным — поэтому им тоже оно не пригодилось. Вот и хорошо: все сохранилось. В 80-х годах эти произведения реставрировались в Москве. Теперь гордимся ими.

Недавно приезжал представитель Еврейского музея (Москва), величина в современном искусстве, Андрей Сарабьянов. Был в восторге от нашей коллекции. Наши работы участвуют в совместных проектах.

— Как часто выставляется русский авангард?

— В нашем музее выставка делается раз в несколько лет. Ведь каждый год одно и то же не принято показывать. Кроме того, ежегодно эти картины участвуют в заграничных выставках. А у нас следующая выставка русского авангарда состоится в 2017 году, к столетию Октябрьской революции. Конечно, русский авангард как направление в живописи оформился раньше 17-го года — с 10-х годов. Революция же первое время вдохновляла художников: начиналась новая жизнь. Правда, к 30-м годам авангардисты были уже практически под запретом: на сцену вышел соцреализм.

Самая крупная выставка нашего авангарда за пределами музея состоялась в 2000 году в Третьяковской галерее. Была большая программа, которая называлась «Золотая карта России»: провинциальные музеи показывали свои лучшие произведения. Посчитали, что в нашем музее самое интересное — авангард. Была большая выставка — мы прозвучали.

— Вы тоже считаете, что это главное достояние музея?

— Конечно. Кроме того, что это шедевры искусства ХХ века, нужно учесть и то, что русский авангард приносит нам славу и даже финансовую прибыль.

— Как оформляется этот процесс?

— Работа едет на зарубежную выставку. Составляется договор, в котором фиксируется, что получит музей в финансовом отношении, то есть кроме славы в Мексике, например, куда едет работа, или в Монако.

— Почему русский авангард так интересен за границей?

— Он в моде. Еще с 80-х годов. И мода на него не проходит. Но мы принимаем участие в зарубежных выставках не только с авангардистами. В Китай ездила наша коллекция русского искусства XIX века: Поленов, Коровин. И все же такие выставки более редки. Серова хотели взять на московскую выставку, но не довелось: он под стеклом, огромный, тяжелый, транспортировка плохо скажется на состоянии сохранности картины. 25 октября Фальк поедет в Москву на персональную выставку. Даем то, что востребованно. Наше немецкое искусство (у нас есть даже два Дюрера; и живопись, и графика XVI–XIX веков) путешествовало в Москву. Было интересно, выставку организовывало немецкое посольство, с приемом. Мы делали каталог. Так что большей частью вещи не стоят на месте, они востребованны. Но авангард — главный путешественник.

— Как происходит транспортировка?

— Заключили договор, начинается работа. Каждая вещь имеет страховку, очень большую, озвучивать не буду. Потом заключается договор с транспортной компанией — принимающая сторона или мы. Выбираются компании, которые возят вещи по миру, не только по России. Там нужны климат-контроль, охрана. Мы упаковываем каждую работу в ящики, обитые изнутри специальным материалом. Сначала микалентная бумага, затем крафт, потом работа укладывается в ячейку, так чтобы она лежала плотно. И отправляется в путешествие.

Кто-то из хранителей едет параллельно с работами (или летит) и сдает вещи принимающей стороне. Есть акт, в котором подробнейшим образом описана сохранность картины: например, слева внизу растрескивание красочного слоя, в правом низу миллиметровая утрата красочного слоя и т. д. Все это сверяется обеими сторонами; если есть поправки, мы их вносим. Или их устраивает наше описание сохранности. Обратный путь такой же: нам привозят, мы принимаем, сверяем и т. п.

— Соцреализм на Западе не так популярен, как авангард?

— Да, не так. Хотя в 90-х годах был к нему высокий интерес. Даже не в смысле выставок, а коллекционеры интересовались. Приезжали, спрашивали, покупали у художников.

— Но на авангард, при всем интересе к нему, не будет такой очереди, как, например, сейчас на Сафронова?

— Думаю, нет. После того как по телевизору был сюжет, что у нас в запасниках авангард, нам звонили: почему не показываете? Мы отвечаем, что недавно была выставка, почему не ходили? Вот к столетию революции покажем, это уже через год. А вообще, музей ведь не настолько популярное развлечение, чтобы толпы ходили. Ну да, есть коммерческие выставки, как, например, экспозиция работ Никаса Сафронова.

Для меня осталось загадкой, почему не так много посетителей было на выставке «Московская усадьба». Там фарфор, костюмы, мебель — выставка, посвященная укладу, быту московской усадьбы XIX века. Очень трудоемкая была работа: каждую чашечку распаковать, упаковать… Космическая страховая сумма. И вот она простояла. Зато на Никаса Сафронова — пятьсот человек за воскресенье! Билет — триста рублей, и все равно бабушки по три раза идут. Не хочу сказать ничего плохого — просто это коммерческая выставка. На прошлой была легенда, что одна из кошечек машет лапкой. Входит очередная партия на выставку, спрашивают: «Скажите, какая кошечка?» Я говорю: «Четвертая слева».

Если есть товар и спрос на него, конечно, он будет существовать.

— Есть ли в музее контемпорари-арт?

— Да. Когда-то в Сочи, в художественном музее — кажется, в начале 90-х — проводился фестиваль современного искусства, и потом все эти арт-объекты скупались. Что-то из них есть и у нас. Мы редко можем что-то купить сами, но художники идут нам навстречу и дарят свои работы. Если бы это было оправданно — я думаю, пошли бы нам навстречу представители контемпорари-арта в Краснодаре, — может, что-то бы и продалось. Но не купят. Потому что это не будет стоить 20 тысяч рублей.

— Это у вас подлинники икон?

— Да, иконы все подлинные — из тех, что спаслись во времена гонений русской церкви в ХХ веке. Какие-то вещи уходили в музейные фонды. Наши иконы передал нам Государственный исторический музей. Писались иконы на дереве природными красками. Называется — яичная темпера. Брали лазурит, малахит, смалывали в пудру, а связующим был яичный желток. В основном здесь XVII, XVIII века. Часть икон находится в экспозиции — чтобы выстроить хронологию, откуда вообще начиналось русское изобразительное искусство.