Профессор-политолог Михаил Савва, осужденный на три года лишения свободы условно, рассказал «Югополису» о своих планах на будущее и о том, почему одни люди выбирают свободу, а другие колбасу.

— Михаил Валентинович, сейчас всех – и ваших друзей, и ваших недругов – интересует, пожалуй, один вопрос: что вы будете делать дальше?

— Пока определяюсь. Восемь месяцев следственного изолятора и четыре месяца домашнего ареста создали в моей жизни некий информационный вакуум, сейчас он стремительно заполняется. Мне нужно созвониться со знакомыми, решить массу бытовых проблем, выстроить планы на будущее.

Я не смогу заниматься преподавательской деятельностью – около полутора лет назад вступил в силу федеральный закон, который запрещает людям, осужденным по уголовным статьям, преподавать до погашения судимости. Но мне не запрещено заниматься наукой и консалтингом, поэтому, скорее всего, буду определяться с работой именно в этой сфере.

— Во время следствия и в зале суда вы не признали своей вины. Будете ли добиваться отмены приговора?

— Безусловно, я буду обжаловать приговор. Собираюсь пройти все уровни судебной системы, включая Европейский суд по правам человека в Страсбурге. Сейчас начались разговоры о том, что Россия не будет признавать решения ЕСПЧ за истину в последней инстанции, но законодательно это не прописано. Пока решения Европейского суда обязательны к исполнению, если страна отказывается – это лишь очередной шаг к ее самоизоляции.

— Не боитесь лезть на рожон? Ваша история очень многих научила тому, что существующая сегодня система может на ровном месте предъявить серьезные претензии любому ей не угодившему. Нельзя ведь исключать, что ваша активность не обернется новой статьей УК, новым делом.

— Нет, не боюсь. Я хочу восстановить справедливость в отношении себя и добиться правды для всех. Ведь на моем деле уже созданы прецеденты. Теперь любой работодатель свой трудовой спор с работником может перевести в сферу мошенничества и этого сотрудника посадить. Все, кому интересно, в курсе подробностей моего уголовного дела, не буду их пересказывать и в очередной раз заявлять, что обвинения в мой адрес не выдерживают критики. Отмечу только, что мои отношения с университетом были чисто трудовыми, и если у вуза возникли какие-то сомнения и претензии, то их нужно было решать именно со мной, в гражданском порядке. Поэтому добиться отмены приговора важно не только для меня.

Ну и, конечно же, я хочу добиться сохранения уважения к себе.

— Будете ли вы продолжать заниматься общественной работой, участвовать в проектах ЮРРЦ?

— Я еще не успел пообщаться со своими коллегами-общественниками. Я – член правления ЮРРЦ, конечно, я не откажусь от участия в деятельности этой организации. Ведь ЮРРЦ был лидером в среде НКО не только в Краснодарском крае, но и в целом на юге России. Но я не знаю, какие перспективы у нашего центра, фактически его растоптали в ходе кампании против некоммерческих организаций России.

Я совершенно точно больше не буду заниматься взаимодействием с властью. Когда-то я был очень горячим сторонником идеи, что гражданское общество должно сотрудничать с властью, что у нас общие проблемы, что необходимо создавать общественные советы, консультативные структуры, переговорные площадки между властью и обществом. Но тогда еще был шанс, что все это не окажется чистыми декорациями. Сейчас я досконально разглядел всю имитацию этого процесса и не вижу смысла тратить на подобные вещи свое время.

— А что вообще будет со строительством гражданского общества в России?

— По нему сейчас нанесен очень сильный удар. Гражданское общество – это люди и их взаимодействие с властью. Люди должны быть при этом объединены по интересам некоммерческими организациями. Сейчас сектор НКО оказался под сильным прессом. Некоммерческие организации съеживаются, урезают свою деятельность, теряют источники финансирования. Пример ЮРРЦ стал запугивающим для многих. После процесса надо мной с большим недоверием многие НКО воспринимают отечественные гранты, потому что им наглядно показали , что можно взять деньги у государства и безосновательно угодить за решетку. Вывернуть наизнанку действительность и представить вас опасным преступником сегодня для существующей в государстве системы не представляет труда.

Власть не придает значения тому, что с растаптыванием НКО она теряет серьезного партнера для решения социальных проблем общества. Она живет сегодняшним днем, ей некогда и неохота заниматься строительством гражданского общества. НКО начнут восстанавливать свои позиции только при смене политического климата в стране.

— Вам было страшно в последний год?

— Да. Меня ведь сознательно пугали, угрожали. Ничего, выстоял. Я и в той, прошлой жизни, которая закончилась год назад моим арестом, имел представление об уголовно-исполнительной системе. Я неплохо знал, что из себя представляют СИЗО, колонии, потому что был членом общественной комиссии, которая инспектирует учреждения ГУФСИН. Но я смотрел на проблему с одной стороны, как независимый наблюдатель, а сам в итоге оказался по другую сторону.

Уверенность в себе была у меня всегда. Случались моменты после ареста, когда приходилось бороться с собственным страхом. Но в СИЗО я понял, что у меня хватит сил на то, чтобы не сломаться, хотя, конечно, там очень тяжело. Страх никому еще в жизни не помогал, как и отступление от принципов, слабость.

Остановиться, поддаться в моем случае – смертельно опасно, в этом случае уж точно затопчут, ты станешь жертвой правоохранительной системы, которая так любит жертвы, делает на них план и получает за это ордена.

Я перечитал в камере «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына и увидел, что мало что изменилось в стране и в тюрьме со времен сталинских репрессий. Методы НКВД дошли до двадцать первого века со времен 1937-го года практически в первозданном виде. Принцип времен сталинских политических репрессий «Не верь, не бойся, не проси», увы, сохраняет свою актуальность. Я не верил ни одному слову из того, что мне говорили за этот год люди, находящиеся по ту сторону баррикады. Я ничего не просил у них, а только требовал то, что мне положено по закону. И я старался не бояться.

Для этого есть очень хорошие рецепты. Во-первых, по максимуму загружать себя физически - я даже успел в камере накачать мускулы. Во-вторых, и это хорошо описано у Солженицына, когда вас ведут – на допрос, на прогулку, куда-либо за пределы камеры – никогда не смотрите себе под ноги, смотрите в небо. Это распрямляет человека и физически, и эмоционально. Человек с поднятой головой перестает чувствовать себя виновным.

От того, чтобы не сломаться в заключении, спасает понимание изменения масштаба событий. Когда человек находится в камере, событием для него становятся вещи, на которые не обращаешь внимания в повседневной жизни. Например, в четверг водят в баню, в понедельник – выдают передачу от родных. Событие дня – прогулка. В камере все эти вещи позволяют как-то бороться с тянущимся временем. Я очень много читал, писал эссе, много писем.

Телевизор в камере появился только через четыре с лишним месяца после моего ареста, но было радио, правда волну всегда выбирал персонал изолятора. Предпочтение надзиратели почему-то отдавали «Русскому радио», и я за 8 месцев узнал о существовании многих исполнителей российской поп-эстрады. «Русское радио» не буду слушать, наверное, до конца жизни.

Я благодарен местным радиостанциям, которые включали новости обо мне в информационные блоки. Их слышал я, слышали другие арестанты. И это было очень важно: люди понимали, что можно бороться. На самом деле борются единицы, большинство подписывают показания по требованию следователя, но все равно получают незаслуженный срок.

— Почему вас через 8 месяцев заключения выпустили из СИЗО под домашний арест?

— Это результат общественной кампании. Люди, которые играли против меня, были крайне возмущены этой общественной поддержкой. Они негодовали, что выходят статьи в мою защиту, идут митинги, пикеты. Я очень благодарен журналистам. Если правоохранительная система работает по закону, то ее представителям глубоко все равно, как об этом пишут СМИ. Но в моем случае нарушения закона были явные. И дополнительная огласка системе была неприятна. В итоге сработала жалоба уполномоченного по правам человека Владимир Лукина, которую в ночи и без моего участия рассмотрел президиум краевого суда. А потом совершенно неожиданно, опять же ночью, меня привезли домой.

На ноге у меня был электронный браслет, в квартире установили два телефона, которые контролируют этот браслет в радиусе 30 метров. Эти «охранные устройства» очень низкого качества, браслет постоянно издавал сигнал. Никто ко мне на эти сигналы не выезжал – иначе бы надзиратели должны были просто поселиться в соседней комнате. Минимум два раза в неделю приезжала проверка, которая составляла справки, что я не нарушаю условия домашнего ареста.

Мне нельзя было покидать квартиру, общаться по телефону, пользоваться интернетом. Телевизор разрешался, но без кабельных каналов. За последние месяцы я открыл для себя массу ужасных сериалов, но до шоу Андрея Малахова не скатился.

— Как изменилась ваша жизнь в плане друзей и врагов?

— За этот год я получил поддержку оттуда, откуда в общем-то не ждал. Например, от своих студентов, которые ради меня пошли на риск, не побоялись проблем в учебе. Я благодарен жене и дочери, которые стояли за меня стеной. Разочарований в людях как таковых не было – те, кого я никогда не считал друзьями или близкими, так себя и зарекомендовали.

Меня поразила поддержка совершенно незнакомых людей, которые списывались с моей женой в социальных сетях, предлагали конкретную помощь, приходили в суд, чтобы показать: человек в клетке, он не один против системы, с ним, в зале есть соратники. И это мне очень помогало. Близкие люди от меня не отвернулись, что до далеких – то у них свои интересы, свои критерии подлости.

— Не хочется ли вам уехать из России?

— Когда с тобой происходят такие вещи, начинаешь переосмысливать многие понятия, в том числе и по-другому относиться к своей стране. Для меня это выглядело так: я ощущал и свою вину, что моя Россия – она вот такая, что в ней возможен правовой беспредел. Это не стало неожиданностью для меня, разочарованием – да. Выбор каждого человека – где ему жить, куда ехать.

Я остался, прекрасно понимая, что охота на меня не окончена. Моя схватка с судебной системой продолжится. Беда в том, что наши суды перестали быть независимыми. Вот, смотрите, простой пример: следователь приносит судье ходатайство о заключении подозреваемого под стражу, судья дает одобрение, не разбираясь в документе. Это кризис системы.

— Как выйти из кризиса?

— Должна произойти смена политического курса. Сейчас у российской власти есть четкая установка – стабильность превыше всего. Ради сохранения стабильности власть допускает нарушения прав человека. Я уверен, что это абсолютно неправильно.

Именно массовые нарушения прав человека подтачивают систему, растет вероятность того, что в какой-то определенный момент критическая масса перестанет быть контролируемой. К сожалению, эта перспектива становится реальностью. Смена политического курса должна означать люстрацию, в том числе и представителей судебной системы. Проблема настолько системна, что речь нельзя уже вести об одном, двух, трех случаях, это массовая практика. Многие судьи уже не вершители правосудия, а элемент репрессивной системы. Оправдательных приговоров выносится в России 0,7%.

Проведя восемь месяцев в изоляции, а затем оказавшись под домашним арестом, я увидел, как резко изменилась жизнь за последний год. Это для вас, живущих в привычном ритме, перемены не заметны. Мне они бросаются в глаза. И, увы, речь идет о деградации общества. За год страна серьезно отступила назад – я имею в виду восприятие гражданами своей правовой защищенности, своего места в жизни, своего достоинства. Власть оттеснила людей из центра в угол.

— Почему же мы отступили?

— В силу извечной российской привычки не сопротивляться. Люди готовы терпеть в силу особой российской ментальности. Кроме того, в обществе усилилось мнение: мы готовы отдать сколько угодно свободы ради уровня своего материального достатка, лишь бы он не рухнул. На самом деле, люди не понимают, что не будет свободы – не будет и колбасы. И когда лишаешься свободы, колбаса становится уже неважной.

Проблема заключается в том, что все большее количество россиян оказывается в зоне риска потерять свою свободу. Но их это мало волнует.

— Дома, под арестом, вы смотрели по телевизору Олимпиаду в Сочи?

— Нет. Олимпиада – это торжество достижений общества свободных людей. В древней Греции рабы в Олимпийских играх не участвовали.

— Но именно Олимпиада сплотила российский народ вокруг обозначенных президентом духовных скреп. Я не помню с момента распада Советского Союза такого всплеска всеобщего патриотизма, такой благодарности власти.

- Человек устроен так, что ему нравится гордиться. В России в последние годы поводов для гордости крайне мало, и ситуация ухудшается. И тут, на этом фоне, сборная России занимает первое место на играх в Сочи. Вот он повод для гордости и ликования. А потом сразу же – Крым. Люди радуются присоединению Крыма, вряд ли задумываясь о последствиях – политических и экономических. Крым оказывается поводом гордиться страной и собой.

Если бы у нас была возможность радоваться росту российской экономики, решению социальных проблем, тому, что у нас начали спасать детей, которых сейчас везут для операций за границу, то Олимпиада и Крым вряд ли стали бы таким апофеозом для проявления чувств.

— За последний год произошли большие изменения на идеологических фронтах. Депутаты Госдумы приняли ряд законопроектов, которые ужесточают контроль за СМИ, интернетом и здорово попахивают цензурой.

— Это абсолютно закономерно для власти – ей нужно контролировать общество. Российская власть прошла развилку, где у нее была возможность выбора. Уже совершенно очевидно, что страну ждет экономический кризис, который наступил бы и независимо от санкций Запада. Но сейчас действия США и Европы этот кризис приблизили.

Так вот, у власти был выбор: или сказать обществу правду, определить механизмы взаимодействия, начать информационную кампанию, подключить экспертов, выбрать открытый диалог, или обойтись методом задавливания. Власть выбрала второе – уже ужесточены санкции для митингующих, начинается цензурирование и контроль за интернетом, усиливается закрытость от внешнего мира.

Да, в ближайшее время это создаст иллюзию стабильности, но она будет создана искусственно и в конце концов приведет к социальным потрясениям. Мне очень нравится цитата – декабрист Бестужев-Марлинский писал своему другу Полевому: ум, как и порох, опасен только сжатым.

Сегодняшнее законодательство сжимает общественное недовольство, прессует его до состояния пороха. Щепотка пороха пыхнет красивым огоньком, а запресованная в гильзу – она убьет.