Шеф-редактор компании «Афиша» рассказал «Югополису» о новых медиа, независимой журналистике, современном искусстве и о том, состоится ли в этом году «Пикник «Афиши».

Мы все видели опрос ФОМа, из которого следует, что две трети россиян абсолютно счастливы с государственными телеканалами, и считают возможным и даже необходимым искажение информации в зависимости от тех или иных государственных целей. Я думаю, что для этих людей бесплатность важнее. Им, в общем, всё равно, что с ними делают эти информационные ресурсы, насколько достоверно и полноценно предлагаемое меню.

Им важно, чтобы что-то на кухне бухтело, и то, что сейчас бухтит, даже входит в резонанс с их настроениями и какой-то жизненной ориентацией. Как-то всё удачно совпало.

— Есть ли социальный запрос на независимые СМИ?

— Есть, но он не абсолютный, не стопроцентный, это запрос какой-то части людей, которая требует от медиа чего-то большего, чем бесплатность. Требует качеств и социальных функций, которые медиа должны исполнять, кроме как функции бесплатного репродуктора, который висит на столбе и сообщает нам точку зрения людей, сидящих в Кремле.

— Журнал «Афиша» принято считать «вестником хипстера». Какова на самом деле его целевая аудитория?

— Я давно не понимаю, что значит «хипстер», и мне всегда ужасно смешно, что журнал, который в своей последней версии состоит из гигантских двухсотстраничных фундаментальных блоков текста то об истории русского кино, то о лучших романах ХХI века, считается вестником безмозглого болвана.

— Но могут ли люди, которые читают «Афишу», стать как раз тем поколением, которое сформирует пресловутый социальный заказ на независимую журналистику?

— Это поколение уже сформировано. Поскольку журнал существует 15 лет и я более или менее постоянно в нем в том или ином качестве работаю, мне кажется, что я уже прошел полный жизненный цикл, когда из первых брошенных куда-то зерен успел вырасти целый лес, а может быть, и не по одному разу. Всё ровно так, как вы говорите, только с поправкой на то, что это поколение и его интересы не являются подавляющими, доминирующими или разделяемыми большинством населения страны.

В тот момент, когда государство, как это было в середине 2000-х, не лезет к людям в голову и в частную жизнь и позволяет заниматься своими делами, этот запрос легко находит свое удовлетворение. Когда же государство начинает диктовать свою идеологическую, эстетическую и любую другую волю — оказывается, что чисто арифметически этого запроса не хватает, чтобы государство на тебя обращало какое-то внимание.

Поколение (или уже поколения), для которого свобода информации является некоторой ценностью, в электоральном смысле ни Путину, ни «Единой России» не нужно. Прекрасно можно победить и без него на любых выборах, а если еще к тому же, как показывает опыт последних лет, разжигать противоречия между противоположными запросами, то на этом можно еще тоньше и эффектнее сыграть.

То есть не просто не разговаривать с людьми, для которых свобода информации является ценностью, а вместо этого как можно активнее разговаривать с людьми, для которых свобода информации выглядит как некое безусловное зло, находиться с ними в непрерывном диалоге, друг друга заводить как можно сильнее, рассказывать друг другу со всё большим энтузиазмом, какие казни египетские свалятся на нашу многострадальную страну, если здесь будет хоть какая-то свобода информации, придумывать кары для носителей этой свободы информации...

Это ужасно увлекательный процесс, которому не видно конца, и градус его, резонанс, в который входит власть с консервативной частью общества, — амплитуда его всё сильнее и сильнее.

Я наслушался с вечера новостей то ли про штурм Рады, то ли про пикет «Правого сектора» у Рады, про то, как это всё удобно как повод для введения войск, перехода украино-российского конфликта в новую стадию. После этого я завалился спать, и мне приснился отчетливый сон в виде национального лидера, который со своими фирменными интонациями произносит примерно такие слова: «Как лидер нации считаю правильным убивать как можно больше моих политических противников».

Я проснулся в полном ужасе, а прежде чем заснуть опять, понял, что если он действительно на прямой линии с народом произнесёт подобный текст, наверное, рейтинг подскочит еще на 5-10%. Любые проявления жёсткости к Другому, в широком, философском смысле — неважно, кто это: Запад, оппоненты, хипстеры, интеллигенция, гнилые либералы, национал-предатели — воспринимается на ура, с диким восторгом и энтузиазмом.

— Что в таком случае мешает это сделать?

— Мне сложно залезть в голову Путину, но мне кажется, что он не является опереточным злодеем, которым его иногда стремятся выставить. Человек он достаточно прагматичный, и до того момента, пока дополнительная жёсткость ему не нужна, её и не будет. Переводить контролируемый и во многом медийный, пиарный конфликт в стадию горячей гражданской войны — дополнительные хлопоты, и непонятно, зачем это надо.

До той поры, пока от этого не будет ощутимой выгоды, этого не случится. Когда без этого нельзя будет выиграть очередные выборы или мобилизовать обнищавшее население на то, чтобы, к примеру, грохнуть сто миллиардов долларов на присоединение Монголии.

— Как вы отнеслись к тому, что произошло с «Лентой.ру», находясь с ними в одном холдинге и на одном этаже, планируете ли в возможном будущем вновь писать туда колонки и какие сейчас складываются отношения внутри холдинга?

— Отношения складываются так: каждый день я встречаю кого-нибудь из своих старых знакомых, и он мне говорит: «Ну вот, сегодня видимся последний раз». Мы падаем друг другу на плечо, обнимаемся, желаем друг другу удачи, и это всё ужасно тяжело и болезненно просто по-человечески. Писать я туда не планирую и не думаю, что это кому-то из нового руководства нужно.

Вообще почему-то в последнее время мне довольно тяжело было писать в «Ленту» — видимо, потому, что Ваня Колпаков, который заведовал отделом спецкоров, звал меня туда по каким-то особенным, торжественным поводам, когда надо сказать что-то совсем уже судьбоносное. Сбросили Януковича, допустим. Сейчас я с грустью вспоминаю, как я постоянно бегал от Вани и говорил: «Вань, давай завтра, подождем, посмотрим, как будут развиваться события» — и в итоге ничего не сдавал. Сейчас страшно ругаю себя за это.

Кстати, хотел бы поправить коллегу Кашина, который говорит, что трансформация «Ленты» происходила чуть ли не моими руками. Это абсолютно не так. Всё, что произошло с «Лентой» в последние годы, — это на 100% заслуга Гали Тимченко. Все люди из «Афиши» или «Рамблера», которые имели к этому отношение, не внесли в этот процесс и сотой доли того, что сделала она. Это её персональный подвиг. Для меня это уникальный пример того, как человек, уже проработав 10 лет в одном и том же издании, берет, ставит его на дыбы и выводит на космический уровень.

Так не бывает, но в «Ленте» случилось именно так, и поэтому то, что произошло сейчас, это, что бы ни говорили разные комментаторы, не просто смена менеджмента и не просто решение собственника — это полная катастрофа. Что бы там сейчас ни происходило, всё будет делаться с нуля.

Я совершенно не собирался и не собираюсь посылать лучи зла Алексею Гореславскому, и во всех других ситуациях внутри холдинга у нас вполне хорошие, тёплые рабочие отношения. Но если говорить о том, как я сейчас смотрю на его судьбу в «Ленте» — скорее это можно определить словами «я ему не завидую». Это будет очень тяжело. Брать на душу грех разрушения такой великолепно работающей машины, даже невольный — это не очень здорово, а еще страшнее то, сколько времени, сколько сил без всякой гарантии на успех можно потратить на то, чтобы выстроить сейчас на этом месте что-то не менее сильное, цельное и впечатляющее.

— Что вы сейчас читаете из новостных ресурсов? Есть какие-то сайты, которые могли бы сравнить с «Лентой»?

— Я всегда был лояльным читателем «Газеты». Даже уже работая в спецпроектах «Ленты», когда «Афиша» слилась с «Рамблером». Я полностью перешел на «Ленту» года полтора назад, после редизайна, после пертурбаций, которые произошли с «Газетой». За это время я настолько успел сродниться с «Лентой» и привыкнуть к ней, что сейчас не читаю ничего.

Я читаю твиттер, в твиттере есть некоторое количество русских источников, некоторое количество англо-американских и совсем чуть-чуть украинских, и в общем и целом мне этого достаточно. Но эмоциональной связи с медиа, состоящим из живых людей, про которых ты чувствуешь, что у тебя есть что-то с ними общее, какая-то невидимая дружба завязалась — того, что у меня было с «Лентой» как у читателя, — сейчас этого нет.

— Какую роль в этом сыграли социальные сети? У «Ленты.ру» были очень популярные аккаунты, непосредственно общающиеся с читателями.

— Для многих большую, у меня другая история. Мне «Лента» скорее нравилась своей консервативностью, сдержанно-деловой стороной, но их твиттер, чего уж там говорить — это самый гигантский отрыв в области социальных медиа во всех российских СМИ. Просто никто ничего подобного не делал и еще долго не сделает.

— Почему вы проработали в издании Slon.ru только 160 дней? Почему вернулись в «Афишу»?

— Причин для этого несколько. Во-первых, несмотря на то, что «Слон» в тот момент претерпевал серьезные изменения, все равно базовыми его темами остались экономика, бизнес и финансы. Честно говоря, я много чего умею в медиа, но рулить финансово-экономическим блоком в изданиях — это совсем не моё, а для «Слона» это важная вещь.

Потом, сам процесс расставания со старой слоновской командой — при том, что с каждым из людей для этого расставания существовали вполне объяснимые и резонные причины —все равно был довольно болезненным, у меня постоянно было ощущение, что я лиса, которая выгоняет зайку из лубяной избушки и отправляет его ночевать в чисто поле. И на этом фоне меня начали активно зазывать обратно коллеги из «Афиши-Рамблера», которые говорили: «Ты чего там забыл? Смотри, как у нас тут здорово! Сейчас мы таких дел наворотим! Ты нас любишь, мы тебя любим, давай скорее к нам». На таких эмоциональных качелях меня и вынесло обратно в «Афишу».

При этом мне ужасно нравится нынешний «Слон», и, конечно, иметь какое-то отношение к тем изменениям, которые там за последние годы произошли, было бы радостью и привилегией — хотя не уверен, что у меня бы получилось так блистательно всё сделать, как у Андрея Горянова.

— Какое будущее складывается в новой реальности у современного искусства «под патронажем» министра Мединского и казаков?

— Я не могу понять, люди ли хотят видеть казаков или условный Мединский хочет, чтобы люди хотели видеть казаков? Мне кажется, что всё это почвенничество и возвращение к корням — это во многом искусственный конструкт, миф, созданный государственной пропагандой. Безусловно, люди не против казаков, основная часть аудитории никакой антипатии к ним не испытывает.

Но при этом сказать, что они мечтают, чтобы из телевизора выгнали Баскова, Киркорова, Моисеева и всех людей, попадающих под закон о пропаганде известно чего, а вместо них казаки пели православные песнопения, — я думаю, такая перспектива всерьез никого не обрадует. Эта «тяга к корням» — виртуальный пропагандистский феномен.

Что касается современного искусства: я прекрасно понимаю, что во многом благодаря пропагандистским усилиям люди сейчас ассоциируют его не с Венецианским биеннале и не с работами Герхарда Рихтера, Йозефа Бойса — подставьте здесь любое имя большого западного художника, — а скорее с перформансом в храме Христа Спасителя или прибиванием мошонки к Красной площади. С очень агрессивным политическим акционизмом.

Поэтому все, что маркировано как современное искусство — спасибо Аркадию Мамонтову и его друзьям, — воспринимается чуть ли не как террористическая подрывная деятельность. Мы сейчас говорим о современном искусстве в самом широком смысле слова. Это не только то, что выставляют в галереях, но и кино с Каннского фестиваля, и экспериментальная музыка. Это всё находится в зоне повышенного и очень нервного общественного внимания, когда все рассматривается под лупой, и чуть что — люди бегут строчить жалобу в ФСБ.

Ленту новостей издания «Афиша-Воздух» сейчас можно было бы процентов на семьдесят составить из сообщений о том, что какая-нибудь ассоциация требует снять с проката фильм «Жизнь Адель», а другая организация требует закрыть выставку такую-то или изъять из продажи книгу такую-то. Поддерживаемая культурными властями широкая инициатива масс растет и носит исключительно репрессивный характер.

Никакого будущего у этой культурной политики я не вижу, потому что внятной содержательной эстетической альтернативы, которая охватывала бы не только широкие народные массы, но и режиссеров, художников, людей искусства, попросту не существует.

Можно нанять деятелей по объявлению, чтобы они клепали картины и фильмы о воссоединении России и Крыма, но это будет очень херово сделано и никто не будет это смотреть. С большими же художниками, что с ними ни делай и как их ни гноби, они все равно норовят писать совсем другие книжки и ставить другие спектакли.

Дальше я пытаюсь привести запоминающийся пример, но ловлю себя на том, что ни одного спектакля нещадно ругаемого сейчас Константина Богомолова я так и не видел.

Мне проще, потому что я готов защищать режиссера Константина Богомолова, не будучи не то что его фанатом, но даже его зрителем. Мне кажется, если человек делает что-то такое яркое, что от этого очереди стоят за месяц до спектакля через весь Камергерский переулок, и людей от этого эмоционально раздирает на части — значит, он имеет право это делать.

— Что первично: политизированность искусства (акции Павленского, Pussy Riot и т.п.) или действия властей, которые поддерживают народные бунты против «безнравственности» этого всего? Естественна ли политизированность искусства?

— Что было раньше, курица или яйцо, мы не знаем. Так удачно совпало. Акция Pussy Riot была как нельзя вовремя в тот момент, когда нужно было расколоть общество по еще одной линии. Не по линии «за Путина или против Путина», а по линии «за православие или против православия», «за Россию или против России». Пиарным образом развести эти группы населения еще и по таким координатным линиям.

Я не знаю, была ли эта схема придумана после акции Pussy Riot или они послужили удачным поводом, чтобы реализовать то, что давно было задумано. Это совершенно неважно. Первично то, что и власть, и огромное количество людей относятся к современному искусству как к некоторой угрозе, как к потенциальному источнику агрессии и оскорблений. За этой сугубо охранительской, оборонительной позицией я не вижу никакого эстетического содержания.

Речь не идет так: давайте мы запретим Константина Богомолова, зато у нас есть то-то и то-то. Никакого «зато» у нас нет. «Зато» у нас есть архив Гостелерадио, из которого можно вытащить спектакли 20-летней давности или «Лебединое озеро» и показывать их энтузиастам-общественникам. Парадокс в том, что вряд ли они будут этому рады.

Русская народная культура ХХI века — это всё равно попса, это всё равно Стас Михайлов, и если всерьез относиться к охранительским декларациям, то Стаса Михайлова надо будет пустить под нож в самую первую очередь, потому что никакой крест под расстёгнутой рубашкой его не спасет. Потому что это тоже бездуховность и низкопробность. И запрещать Стаса Михайлова было бы смешно — никого это не порадует, и представлять его в качестве разумной альтернативы Борису Гребенщикову тоже выглядит не очень убедительно.

— Инициатива Роберта Шлегеля по 50-процентной квоте на российское кино в прокате — это просто пиар или действительно возможная реальность? Не ударит ли это по кинотеатрам и прокатчикам?

— Ответ на такой вопрос всегда зависит от фамилии депутата, который внес предложение. Если бы это было предложение депутата Михеева или Евгения Федорова, я бы к этому серьезно не относился ни секунды. Но поскольку это предложение Шлегеля, мне не кажется это невозможным. Вопросы экономической целесообразности при принятии такого решения будут рассматриваться в самую последнюю очередь, так же как и вопросы здравого смысла. А дальше будет игра в кошки-мышки, кто кого обманет.

Если представить себе, что это действительно будет принято, я уже вижу расписания в «Афише» в три часа ночи, в пять часов утра, во всех залах, где показывают русское кино, чтобы закрыть эту квоту. Кинотеатры будут рисовать себе фиктивные сеансы, прокатчики будут составлять фиктивные отчеты, и как-то все с грехом пополам выкрутятся.

Единственный, кто от этого объективно пострадает — всё та же «Жизнь Адель», все та же «Нимфоманка» и тот же Уэс Андерсон. Теперь это не будет покупать прокатчик, потому что в той квоте, что ему останется, ему нужно будет гарантированно отбить план. Отбивать он его будет понятно чем — «Черепашками-ниндзя», «Сумерками» и прочими гигантскими франшизами. На фильмы, предназначенные для чуть более ограниченной аудитории чуть с менее выразительными соотношениями затрат и прибыли, никто тратиться не будет. Всё уйдёт в торренты.

— Состоится ли в этом году «Пикник «Афиши»? С какими проблемами вы сталкиваетесь? Запретительство, протесты — или это мероприятие вне политики?

— К сожалению, он не вне политики, но все беды для нас в этом году не от российских властей, а от реакции Запада на действия российских властей.

— То есть какие-то артисты отказались приезжать?

— Да.

— Не назовёте имена?

— Не назову. Их было много, на самых разных стадиях, кто-то сразу говорил, что нет, Россия — абсолютное нет в нынешней ситуации, кто-то ссылался на закон о гей-пропаганде, кто-то на Pussy Riot. Уже есть те, кто успел сослаться на политику России в Крыму. За последние две недели у нас слетело два больших артиста, которые уже были утверждены, и оставалось только на сайт повесить объявление о их выступлении.

Буквально за несколько часов до того они прислали письма о том, что due to the sensitivity to the russian politics мы не собираемся выступать в вашей стране в ближайшем будущем. Никакого запретительства, тьфу-тьфу-тьфу (стучит по деревянной поверхности), никакой агрессии со стороны городских и федеральных властей, православной общественности, духовно-скрепенных хоругвеносцев «Пикник», к счастью, за десять лет своего существования не испытывал ни разу.