Впрочем, и без этих анекдотических примеров история нашей письменности так похожа на затянувшийся анекдот, что не знаешь — плакать, смеяться или продолжать уповать на очередную реформу русского языка из тех, что с завидной регулярностью (примерно раз в 30-40 лет) возникают в недрах управляющих наукой и образованием структур, расходятся, как круги по воде, в непьющих и умеренно пьющих слоях общества, - и тихо забываются до следующего раза.

Последняя массовая судорога интереса к русской орфографии, особенно ярко проявившаяся, в основном, в дискуссии о судьбе буквы «ё», случилась в 2000-м году, что само по себе придало ей не только особый символический шик и значимость, но и довольно отчетливо ощутимую социально-философскую брутальность: вопросы «доколе!» уже не подразумевались, но гневно, как ястребы ночные, срывались с горячих губ едва ли не каждого второго оратора.

Как это нелогично — или напротив, совершенно логично, т.е. по- русски, «по-нашенски» — было выдающимся литераторам и учёным Державину, Княжнину, Фонвизину, Хераскову и другим поддержать предложение президента Российской академии наук княгини Екатерины Дашковой ввести в русское письмо новую букву, передающую два звука, - и начисто проигнорировать это новшество в ходе последовавшего затем выпуска шеститомного «Словаря Академии Российской»! Рассеянность, забывчивость великих литераторов, возможно, и стали первыми препонами для безболезненного вхождения в нашу письменность столь колоритной незнакомки, как «ё».

А ведь были все основания решить этот назревший вопрос сразу и навсегда. Считается, что изначально в русской речи не произносился звук «ё», но в результате различных фонетических изменений (причины которых нам неизвестны) к 17-18 векам ударное «е» стало в некоторых словах звучать как «ё».

Самое простое — в соответствии с методологией «бритвы Оккама» - объяснение: может, народу стало эдак удобней и проще изъясняться? Только вот в письменном выражении это фонетическое изменение не имело соответствующего ему эквивалента.

Тогда-то княгиня и предложила академикам подумать, не стоит ли заменить привычный дифтонг «iо» одной новой буквой, точнее выражающей его звучание в таких словах, как «iолка», «матiорый», «iож» и множестве других.

Братья филологи, снимем шляпы перед княгиней.

Существует распространённое мнение, что лишь 13 лет спустя после предложения Дашковой его суть реализовал Карамзин, выпустивший стихотворный альманах «Аониды», где и были напечатаны несколько слов с буквой «ё», а также краткое пояснение к её появлению и одновременно — опасение: не потерпит ли от неё типография убытку?

Так или иначе, сказав «а» (то бишь, в нашем случае «ё»), Николай Михайлович не поспешил говорить «б»: в изданном позже главном труде своей жизни — многотомной «Истории государства Российского» - он ни разу (!) не употребил эту новорожденную, доверенную его попечению, букву, оставшись тем не менее в истории русской словесности её крёстным отцом.

Не типографские ли убытки стали здесь обстоятельством переднего плана?

Вклад Державина в развитие ситуации со всё той же буквой был весом и драматичен. Мало того, что он ввёл её в словесную ткань своей переписки последних лет, - за два-три дня до того, как умереть («...лёг он в постелю в половине второго часа, вздохнул сильнее обыкновенного, и с сим вздохом скончался»), старик благословил-таки рождение преемницы сакраментального дифтонга, выведя слабеющей рукою на грифельной доске «А если что и остаётся Чрез звуки лиры и трубы, То вечности жерлом пожрётся И общей не уйдёт судьбы».

Её блистательным крестником с первых же шагов на поэтическом поприще был и сам Александр Сергеич: «...И, хоть по уши влюблённый, Но с тобою разлучённый, Всей надежды я лишён...» И это — 1814 год, когда ему всего пятнадцать!

Что мешало тогда полной легализации «ё»? В наше толерантное и привычное ко всему время в одну из главных причин этого даже трудно поверить: предубеждение с в е т а, в коем давно сложилось отношение к ёкающему произношению как к мещанскому, к речи «подлой черни», тогда как церковный - е́кающий выговор считался признаком культуры, благородства и интеллигентности.

Почти сорок лет спустя Владимир Даль в предисловии к своему «Толковому словарю» вынужден был вновь пускаться в пояснения: «...Вообще же е произносится на пять ладов: как э (время, а каз. прм. _прзнс. Элабуга, Эмеля, эжевика), как ѣ (надежда, мель), как iе (еловый, егозúть, единица), как iо слитное (вёдро, лёгкiй), как iо двугласное (ёра, твоё, моё), как о (черный, шелкъ, щелокъ)...»

Где же выход? «...Необходимо принять какое-нибудь положительное правописание, для однообразия, принять общия правила; иначе мы сами запутаемся среди пестроты и произвола...»

Запутаемся!!

И — запутались.

За несколько лет до октябрьского (1917) переворота реформа русской орфографии готовится специальной комиссией Императорской академии наук. В её составе - самые крупные ученые того времени, такие лингвисты, как Шахматов, Фортунатов, Бодуэн де Куртенэ. Большевики практически полностью согласились с материалами работы комиссии, сделав их «Декретом о введении новой орфографии», утверждённым Совнаркомом 10 октября 1918 года. За исключением лишь одного пункта: «Признать желательным употребление буквы «ё». То, за что боролась Академия наук, понимая необходимость обязательного употребления «ё», оказалось так и не осуществлённым.

За весь период существования Советской власти судьба этой буквы сопровождалась взлётами и падениями: её то вводили в обязательный обиход волевыми решениями вождей, то делали употребление на письме факультативным, больше склоняясь к использованию в процессе обучения русскому языку детей и иностранцев. А тем временем, взрослые дяди и тёти потихоньку переходили на её повсеместное искоренение как из русских, так и из иноязычных слов.

Кардинал Ришельё становился кардиналом Ришелье, философ Монтескьё менялся на Монтескье, физик Рёнтген превращался в Рентгена, художник и философ Николай Рёрих — в Рериха.

Странно, но происходили и обратные превращения. Комбайнер нынче для многих — комбайнёр, станица Вёшенская стала Вешенской, а Савёловский вокзал в Москве — Савеловским. Афёра — вместо афера, гренадёр — вместо гренадер, бытиё — вместо бытие, опёка — вместо опека...

В стране десятилетиями не только издавали многотомные сочинения Толстого без единого употребления буквы «ё», но исказили и само имя великого писателя, которого звали Лёв, а не Лев. Что уж тут говорить об исчезновении буквы «ё» из фамилии одного из главных героев романа «Анна Каренина» - дворянина Лёвина, чья вновь обретённая фамилия вполне ассоциируется с распространённой у евреев фамилией Левин...

Помните Даля: «Запутаемся среди пестроты и произвола...»?

Что ж, до начала 90-х годов прошлого века у противников введения в русскую орфографию буквы «ё» был повод для споров, безотказно действующий со времён Карамзина, - мол, неудобна она для быстрого письма, противоречит главному принципу скорописи, т.е. начертанию без отрыва ручки от бумаги. К тому же, говорили они, её внедрение в ручной литерный набор, а потом и в линотипный оборачивалось технологическими сложностями и ростом экономических затрат.

Теперь эти возражения не принимаются, ибо полная компьютеризация издательских работ сняла их окончательно и безусловно.

Изменит ли что-нибудь тот факт, что Межведомственная комиссия по русскому языку, которую возглавил министр образования и науки РФ Андрей Фурсенко объявила, что буква «ё» теперь обязательна ко всеобщему употреблению? При этом в федеральные органы государственной власти и в субъекты Федерации комиссия Фурсенко разослала разъяснение, гласящее, что отказ от употребления буквы «ё» является нарушением требований Федерального Закона «О государственном языке Российской Федерации».

Похоже, что вопрос и по сей день остаётся открытым, так как сделано это было ещё весной 2007 года, а воз и поныне там: ожидаемой взаимности между большинством писателей и журналистов и буквой «ё» так и не случилось.

И всё же странная, хочу под конец заметить, получается штука. История страстей, окружающих долгое восхождение на возвышенности русского правописания буквы «ё», полна имён её более или менее именитых сторонников (см. выше). Но как мало обнаруживает она персонифицированных противников: не считая А.П.Сумарокова, В.К.Тредиаковского и Артемия Лебедева, это сплошь анонимные типографские работники, некие безымянные экономисты и чиновники всяческих рангов. И сегодня их доводы против обретения многострадальной «ё» полных прав гражданства в родном языке лишаются последних признаков весомости, обретая характер начётничества и откровенного занудства.

Рассуждения о нарушении принципа скорописи в дни, когда в большинстве цивилизованных стран рассматривается реальная возможность отмены обучения правописанию в школах в связи с массовым переходом учеников на работу с ноутбуками и айпэдами, становятся одновременно зловещи и смешны, напоминая реакции средневековых монахов на любые нововведения.

Да и в конце концов, по большому счёту, гораздо легче уничтожать, чем творить, - таково в физическом мире (а значит и в производном от него духовном) правило наименьшего действия. Ведь в соответствии с законами термодинамики, всё, что стремится к разрушению, совпадает с главным направлением физических процессов во Вселенной, ведущих к росту энтропии, но любой созидатель вынужден идти против течения.

Впрочем это — тема совсем другого разговора.