Люди

Осмысленный, но беспощадный

Колумнист «Югополиса» Юрий Гречко-ст. — о сквернословии как норме жизни.

17 апр 2011, 22:35
Юрий Гречко-ст.
писатель

К

олумнист «Югополиса» Юрий Гречко-ст. — о сквернословии как норме жизни. Немые свидетели истории — штамп, сколь точный, столь же и успокаивающий: каких бы только ужасов, непереносимых для воображения подробностей и деталей не наслушались мы от обугленных развалин храмов и крепостей, покорёженного железа и брони, земляных курганов и насыпей над братскими могилами... Но однажды на моей памяти эти свидетели заговорили. Дело было в Болгарии, в пригороде Плевны, куда нас, группу писателей, привезли на мемориал русских воинов, павших здесь сотню лет назад при освобождении братьев-славян от османского ига.
Я подошёл к батарее чугунных осадных орудий — и замер, поражённый... нет, не их грозной мощью, не грудой ядер и осколков, сложенных в ржавые пирамиды. Вросшие в грунт станины пушек и их стволы были густо исписаны русским матом»

Я подошёл к батарее чугунных осадных орудий — и замер, поражённый... нет, не их грозной мощью, не грудой ядер и осколков, сложенных в ржавые пирамиды. Вросшие в грунт станины пушек и их стволы были густо исписаны русским матом — явно свежим, о чём свидетельствовали даты и имена авторов, исхитрившихся сделать надписи не мелом или углём, но едва ли не слесарным инструментом!

...Русский мат, всегда сопровождавший русский бунт - по известному определению бессмысленный и беспощадный, в отличие от второго вряд ли можно определить как бессмысленный.

Беспощадный? Да. Но никак не бессмысленный.

Особенно эта беспощадность чувствуется сегодня, на одиннадцатом году третьего тысячелетия от рождества Христова, - так дик и вызывающ язык сквернословия, доносящийся отовсюду, как эхо, ставший универсальным способом изъяснения практически для всех социальных и возрастных групп россиян. Почему после довольно приличного - в несколько десятилетий! - периода безусловно негативного отношения общества к матерщине, на стыке двух веков и тысячелетий её феномен стал с новой, какой-то необузданной силой проявляться не только на бытовом уровне, но и в сферах, казалось бы, априори закрытых для мата?

Да в конце концов, почему я, образованный и достаточно тонко чувствующий человек, в случае малейшего психологического или физического неудобства, произношу привычную формулу древнего проклятья — оригинальную, если рядом нет никого чужого, или паллиативную типа «блин» или «ёшкин кот», если есть свидетели?!

Да в конце концов, почему я, образованный и достаточно тонко чувствующий человек, в случае малейшего психологического или физического неудобства, произношу привычную формулу древнего проклятья»

Согласимся же, что существуют два уровня дискурса, связанного со сквернословием: общественный и глубоко личный. Впрочем, они так тесно сведены друг с другом, так сложно переплелись за тысячи лет развития человеческой культуры, что те или иные их смыслы будут невольно перебивать и дополнять друг друга на всём пространстве нашего рассуждения.

Начав издалека, даже при всей зыбкости ответа на вопрос о происхождении мата, - то ли из тёмных глубин формирования краеугольных «плит» мироощущения праславян, наделивших его сакральной функцией, культовой знаковостью, то ли из более близкого по времени периода натиска на Русь степных деспотий (что более популярно в народе как обстоятельство, во многом извиняющее национальный порок), - даже при этом нельзя не признать, что наше сквернословие несёт в себе внятную социально-философскую нагрузку, тем и отличающую его от аналогов в иных языках.

Ни одна из других культур — западных или восточных — не обладает столь высокой, по любым оценкам, степенью негативной оценки сквернословия внутри себя, как русская.

Ни одна не смогла «зарядить» энергетикой и экспрессивностью чудовищной силы эти полтора-два десятка слов, обросших, благодаря богатству и пластичности словотворческих средств «великого и могучего», не менее чем двумястами производных от них.

Смешные американцы! Какой детской шалостью выглядит для нас их знаменитый «фак», дополняемый выставленным средним пальцем!

Смешные американцы! Какой детской шалостью выглядит для нас их знаменитый «фак», дополняемый выставленным средним пальцем!»

Логичнее всего предположить, что и делают исследователи, что для наших предков слова, обозначающие гениталии и акты, связанные с продолжением рода, были под запретом, причём табуировались не из-за фактической причастности к сексуальной сфере, а в соответствии с их магической значимостью для процветания племени. Лишь жрецы имели право произносить их в определённых ситуациях для достижения положительного эффекта своего камлания.

Держался этот порядок ровно до тех пор, пока основной, мирный регламент жизни племён (Золотой век человечества?) не стал всё чаще сталкиваться с необходимостью вступления в конфликты за отстаивание или расширение жизненного пространства, в войны, в которых все средства, ведущие к победе, хороши, в том числе - и в первую очередь — оккультные.

При этом происходило неизбежное обмирщение сакрально-культовой лексики, постепенный выход её из пределов высокодуховной сферы и радикальный перенос оценки смыслов на диаметрально противоположную.

Такова схема, хотя есть в ней некая национальная загадка, тайна, сопутствующая любым рассуждениям о русской матерной лексике. Как материалисты мы должны признать, что резко негативный эмоциональный всплеск, связанный с тремя основными «китами» нашего мата, не есть врождённое качество нежного слуха праславян, но некая болезненно-острая память о святотатстве, почти на генетическом уровне передаваемая каждому последующему поколению. Она - тот накал презрения и ненависти, который охватывал предков при каждом столкновении с людьми, э т о выкликавшими в нарушение священных табу и принуждавшими к этому других...

Так, по-видимому, матерный язык становился языком агрессии. Воин, пребывая в состоянии дикого возбуждения, оповещает врага, что когда-то имел половую связь с его матерью, а значит считает того в своей полной отеческой власти: могу убить, могу миловать. Но далеко не на рыцарское менялось и отношение наших предков к женщине: культ матери ушёл в далёкое прошлое, охота и пахотное земледелие сделали мужчину-вождя хозяином жизни и смерти всех членов племени, неизбежно брутализируя содержание интимно-нравственной сферы. Для новых отношений готов и новый язык - растабуированная для повседневного употребления сакральная лексика, отбросишая покровы тайны и поклонения с феномена плодородия, актов зачатия и рождения.

Приход христианства, формирование его православной ипостаси, насильственное отрешение массы людей от идеалов и норм патриархального бытия (куда к тому времени естественной составной частью вошёл мат) затянуло новый узелок в русском менталитете. Это дубовые колоды Перунов можно разом сбросить в реки и дать им уплыть.

Но что было делать с дохристианскими обычаями, обрядами и праздниками славян? Об их невероятной живучести говорит то, что и сегодня, многие столетия спустя, в нашей культурной памяти живёт, например, экстатический, исполненный эротики смысл отмечания ночи «под Ивана Купалу», крещенские гадания переносят нас прямиком в эпоху ведьм и колдовства — и т.д. В массовом сознании так и не извелась до конца многочисленная бытовая нечисть, вроде леших, кикимор и домовых, говорить с которой можно лишь на языке навьих — покойных предков, строго запрещаемом церковью.

Режиссёр А.Тарковский, снявший «Андрея Рублёва», величайший фильм о русском средневековье, вспоминал о попытке вставить в эпизод с бродячим гусляром историческую реконструкцию былинно-песенного речитатива. Сделать это оказалось невозможно по простой причине: текст представлял из себя сплошную матерщину!

Режиссёр А.Тарковский, снявший «Андрея Рублёва», величайший фильм о русском средневековье, вспоминал о попытке вставить в эпизод с бродячим гусляром историческую реконструкцию былинно-песенного речитатива. Сделать это оказалось невозможно по простой причине: текст представлял из себя сплошную матерщину!»

Увы, факт остаётся фактом: самое откровенное поражение — даже без временных, локальных побед, - всегда терпели православие и светские власти в борьбе за искоренение сквернословия как отличительной черты русского всенародного бытия. Хотя против него применялись и весьма радикальные, т.е. законодательные меры, вроде принятия при Алексее Михайловиче на Земском соборе 1648 года делегатами от провинциальных дворян и посадских людей «Соборного уложения». По нему за употребление матерных ругательств налагалось жестокое наказание — в основном в виде битья кнутом на торговых площадях («торговая казнь»). В случаях же сопряжения этой провинности с богохульством дело могло заканчиваться и смертной казнью.

Подобные карательные санкции против сквернословия, предпринимавшиеся в течение долгого времени, дали в русском языке парадоксальный результат: из сферы обычного словоупотребления были вытеснены все наименования половых органов и совершаемых посредством них сексуальных действий! И когда в самом начале горбачёвской перестройки на одном из первых телемостов с американцами участница заокеанской аудитории попыталась выяснить, не утесняют ли её советских сверстниц в сфере сексуальной жизни, наша молодая женщина воскликнула с возмущением: -У нас в стране нет секса!..

И как же поражена была широкая постперестроечная публика, когда с ослаблением, а затем и полным исчезновением государственной цензуры вдруг выяснилось, что матерный язык не только интересовал многих представителей высокой русской классики, но и довольно активно использовался ими в отдельных произведениях, письмах, дневниках.

Для русской и части советской интеллигенции это никогда не было тайной за семью печатями: стихи Баркова, Пушкина, Лермонтова, письма Тургенева, Чехова и некоторых других деятелей культуры, содержащие обсценную лексику, были более или менее известны нам как по старым академическим изданиям, так и по самиздатовским перепечаткам.

Признаюсь честно, что это никогда не вызывало у меня особого восторга, воспринималось как пощёчина общественному вкусу или элементарная, рассчитанная на друзей, шутка.

Скажем, Александр Сергеевич действительно употреблял матерные слова и выражения в письмах к друзьям, в редких стихотворениях, не предназначенных для печати, особенно в молодости, вовсе не стремясь к их широкому распространению: гений оставлял собственные шалости как бы ad marginem, на полях своей творческой биографии. Но почему-то ни разу не прибегнул к матерным словам в текстах своих главных публикаций, в том числе, огромного пласта любовной лирики, больших эпических произведений — скажем, «Евгения Онегина» или «Полтавы».

Значит ли это, что классик так и не дал в первом из них полной картины русской действительности — в части характеристики языка своих персонажей из разных классов и социальных слоёв, а во втором - упустил из виду, что солдаты на поле смертной брани не только кричат «ура», но ещё и, как правило, матерятся?

На мой взгляд, популярная в нынешние времена попытка легализации сквернословия не только в произведениях литературы и искусства, но и в обыденном русском языке путём апелляции к именам знаменитых людей, не выдерживает критики переноса по аналогии. Ах, с каким наслаждением, взахлёб выкрикивается: «А вот у Лермонтова!...Читали?!», «А у Чехова-то...вот умора!...» О ничтожности таких попыток Пушкин когда-то, ещё в ноябре 1825 года, написал П.А.Вяземскому: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе...»

Кажется, точнее всех расшифрован феномен русского мата у Достоевского»

Конечно же, глупо уравнивать в эстетических правах вроде бы одни и те же слова, но звучащие из разных уст и в разных обстоятельствах, - к примеру, юморной матерок, добавляющий в интеллигентский трёп шоумена Юлия Гусмана что-то вроде щепотки перца (по его собственному выражению), - и густой, смрадный смог примитивной матерщины, льющейся на прохожих из подворотни или со скамейки в парке.

Кажется, точнее всех расшифрован феномен русского мата у Достоевского. Поводом заговорить об этом в «Дневнике писателя» стал для него эпизод с несколькими пьяными мастеровыми, поочерёдно выкрикивающими слово из трёх букв на тёмной улице. Писатель констатирует: «...я вдруг убедился, что можно выразить все мысли, ощущения и даже целые глубокие рассуждения одним лишь названием этого существительного, до крайности к тому же немногосложного...Итак, не проговоря ни единого другого слова, они повторили это одно только излюбленное ими словечко шесть раз кряду, один за другим, и поняли друг друга вполне...» Далее следует реакция писателя: «Помилуйте! - закричал я им вдруг, ни с того ни с сего (я был в самой середине толпы). - Всего только десять шагов прошли, а шесть раз (имя рек) повторили! Ведь это срамёж! Ну, не стыдно ли вам?...»

Понятно, что пассаж о мыслях, ощущениях и даже целых глубоких рассуждениях вряд ли применим к «перекличке» одуревших от сивухи, пребывающих в полуживотном состоянии персонажей. Зачем искать глубину там, где её не было и нет? Дело в другом: в подмеченном писателем мощном иррациональном магнетизме мата, проникающем в наше сознание так незаметно, так исподволь, что вряд ли кто-то во взрослом возрасте и упомнит — откуда услышал впервые, когда и от кого?

Можно ли обойтись без упоминания об отношении к сквернословию в советский период? Как его современник и продукт, могу свидетельствовать: бытовой мат существовал повсеместно, но как бы под сурдинку; его употребление людьми среднего и старшего возраста молчаливо признавалось чем-то вроде одной из издержек недавней большой войны. (Кстати, очень бы хотелось знать: а есть ли полный, неподцензурный список того, что солдаты высекали на стенах рейхстага в мае 1945-го? Неужто там только и было: «Мы дошли!!!»? А чего покрепче?)

Существовал, однако, как мне помнится, негласный возрастной ценз для мальчишек, - мы начинали говорить «крепкие» слова лет в пятнадцать-шестнадцать, начиная уже и физически чувствовать свою мужскую силу, и морально соответствовать проверке на «свой-чужой».

Существовал, однако, как мне помнится, негласный возрастной ценз для мальчишек, - мы начинали говорить «крепкие» слова лет в пятнадцать-шестнадцать, начиная уже и физически чувствовать свою мужскую силу, и морально соответствовать проверке на «свой-чужой»

Как и сейчас, тогда имелась статья об ответственности за сквернословие в общественных местах, - правда, в отличие от нынешних времён, вполне действующая. Чаще, конечно, «давали» 15 суток за мелкое хулиганство, но оно-то, как правило, и сопровождалось обильной матерщиной.

Чего не было — так это допущения обсценной лексики как художественного средства в литературу и искусство тех лет.

«Чапаев», «Добровольцы», «Тихий Дон», «Поднятая целина», «Живые и мёртвые», «Летят журавли», «Они сражались за Родину» - в книгах и фильмах о тех трудных и жестоких временах при наличии брутальных героев полностью отсутствует матерщина. Хотя одни только персонажи бабелевских «Одесских рассказов» и «Конармии» заткнули бы за пояс всех нынешних экспертов и знатоков мата во главе с известным его российским адептом Плуцером-Сарно.

Кто-то из нынешних писателей назвал тогдашнюю ситуацию языковым Гулагом. Наверное, в этом определении есть рациональное зерно, если вспомнить «передовые» идеи о классовом характере языка, о постоянных его идеологических чистках, об экспериментах по лишению целых народов их традиционной письменности и созданию для них новой, советской грамоты.

Агрессивная напористость мата всегда была оборотной стороной его другой ипостаси — равнодушия к жизни, откровенно неконструктивного к ней отношения. Подобный дуализм вполне уместен в таком обществе и стране, как наши, где вряд ли сочтёшь хотя бы десятилетие, прожитое под эгидой благоденствия. Двойная, а временами и тройная мораль существования российского общества лишает его членов экзистенциальной воли, оставляя на их долю необходимость выживания любым путём. Нынешний, снимающий социально-имущественные барьеры мат верхов и низов — это символ небывалого для нас единодушия в оценке происходящего, к сожалению, не дающего ответа на вопрос: что делать?

А и на самом-то деле, что? Никто адекватных ситуации ответов не даёт. Я не исключение. Напомню только, что есть две крайних позиции: мат полностью легализовать и — мат полностью запретить. Либо махновское Гуляй Поле, либо новый языковой концлагерь.

Обе позиции - всего лишь попытка крайнего упрощения проблемы. Как если бы мы взялись оправдать или осудить наличие чрезмерной волосатости на телах некоторых наших сограждан: гордиться ею или стесняться? Она — рудиментарный остаток далёкого дикого прошлого homo sapiens'а, хотя некоторые — и даже учёные! - считают её неоспоримым свидетельством истинной мужественности.

Для массового, вызывающе-публичного сквернословия губительны любые социальные перемены к лучшему. Помню заборы и стены — особенно общественных туалетов! - 60-х, 70-х, 80-х, 90-х годов: количество и размеры слова из трёх букв на них от десятилетия к десятилетию всё уменьшались, пока в первом десятилетии нового века не исчезли, практически, совсем»

Для массового, вызывающе-публичного сквернословия губительны любые социальные перемены к лучшему. Помню заборы и стены — особенно общественных туалетов! - 60-х, 70-х, 80-х, 90-х годов: количество и размеры слова из трёх букв на них от десятилетия к десятилетию всё уменьшались, пока в первом десятилетии нового века не исчезли, практически, совсем. Интернет, куда схлынула волна этой лексики, даёт возможность, во-первых, не слышать этих слов, во-вторых, легко уходить от общения с фанатами мата. Остаётся надеяться, что это — не последняя из трансформаций среды обитания, делающих жизнь оптимистичнее.

С патологической волосатостью — как, похоже, и с матерщиной, - человеку предстоит сосуществовать ещё долго, но стоит ли желать появления потока некой обратной эволюции, которая всех нас обшерстит с головы до пят, - а потом, возможно, и на четвереньки поставит?

3 комментария

avatar
moorcock 18 апр 2011, 00:16
>> Логичнее всего предположить, что и делают >> исследователи, что для наших предков слова, >> обозначающие гениталии и акты, связанные с >> продолжением рода, были под запретом А есть доказательства этому? Разве в дохристианскую эпоху существовали эти табу?
avatar
Персик 18 апр 2011, 16:54
Мне так понравилась колонка, что я устыдился и не ругался пару часов. А потом в пробке застрял и опять заматерилсо. Ничего не могу с собой поделать.
avatar
Alan Prais 29 окт 2011, 11:41
перефразируя тост... "Мат нужен всем, необходимо только знать, где и с кем, за что, когда и сколько".

Первая полоса

Ситуация

Взгляд на мэра Сочи Копайгородского со стороны: интервью с жителями и мнения экспертов

Мэр Сочи Алексей Копайгородский успел многое сделать для города – это отмечают как сочинцы, так и эксперты в сфере политики и экономики. Узнаем, как оценивают работу Копайгородского на посту мэра и какие его достижения жители города считают особенно важными и знаковыми
Люди

Миру – театр!

Сегодня – Международный день театра
Нелли Тен-Ковина
Ситуация

Трагедия в “Крокус Сити Холле”: убийцы, жертвы и герои

Пожарные еще не закончили разбирать завалы сгоревшего “Крокус Сити Холла” в Подмосковье, оперативники еще не завершили работу с подозреваемыми в совершении преступления, но уже с уверенностью можно сказать, что трагедия, произошедшая вечером 22 марта 2024 года, стала одной из самых масштабных в новейшей истории России

Ситуация

Хамить иль не хамить - таков вопрос

Распространен тезис о том, что хамство проникло во все сферы жизни россиян и чуть ли не является частью менталитета. Социологическое агентство "Вебер" узнало у россиян, как часто они сталкиваются с хамством и какие качества характеризуют воспитанного человека.

Люди

Дорога начинается с проекта

Старейшая проектно-изыскательская организация дорожной отрасли Кубани ООО «Краснодаравтодорпроект» отмечает 65-летний юбилей.
Иван Прытыка
Люди

Выборы на Кубани. День третий

Краснодарский край всегда отличался активностью граждан, высокой явкой на выборах. Для этого приложили усилия и депутаты.