Осенью прошлого года в России начали издавать журнал «Археология русской смерти». Проект вырос из блога в социальной сети «ВКонтакте», который вели антрополог Сергей Мохов и журналист Сергей Простаков. «Археология русской смерти» — это первый в России научный журнал о death studies, междисциплинарной области знаний, предметом исследования которой являются проблемы смерти и умирания.

На данный момент вышли два номера журнала. Первый номер посвящён введению в научный контекст изучения смерти. Тема второго номера — «Смерть в СССР».

Специально для «Югополиса» Денис Куренов поговорил с главным редактором журнала «Археология русской смерти». Сергей Мохов рассказал о крематориях и кладбищах, о всплеске научного интереса к death studies, о культуре общения с детьми на тему смерти, о формах публичной скорби в эпоху социальных сетей, а также о том, что похороны в современной России не имеют никакого отношения ни к ритуалу, ни к памяти.

— «Археология русской смерти» — это научный журнал о death studies. Расскажи, как и когда появилась эта отрасль знаний?

Death studies фактически возникли в момент рождения самой антропологии. Ведь классические антропологи пытались установить то, как развивалось человечество — от первобытных форм его существования до современности. И, собственно, представление о том, как люди хоронят своих соплеменников, как раз и являлось одной из черт, по которым можно провести сравнительный анализ. Поэтому death studies именно в антропологии существует с самого её начала.

Другое дело, что когда антропологи стали изучать не только первобытные общества, но и те, в которых они живут сами, стало меняться отношение к предмету death studies.То есть помимо изучения обрядов и ритуалов, связанных со смертью и погребением, стали появляться и другие области исследования. Учёные стали научно разрабатывать такие темы, как, например, умирание и переживание горя.

Вообще, death studies — это не какая-то одна дисциплина или отрасль знаний. Ведь изучение смерти и умирания включает в себя огромное количество субдисциплин. Например, медицинскую антропологию, чей фокус направлен на процессы умирания, на паллиативную медицину, на работу хосписов и т.д. Или социологию смерти, которая изучает ритуалы и обряды, связанные со смертью, в эпоху новых медиа.

Я наблюдаю, как работают ритуальщики, и это всё совершенно удивительно. Люди делают оградки из подручных материалов, которые они где-то украли или выменяли, а затем спаяли в гараже и принесли на кладбище. Или, например, ограждают на кладбище несколько мест, потому что хотят, чтобы здесь похоронили их самих или их родственников.

В Америке, например, действуют похоронные дома, где есть морг, зал прощания, там оказываются всевозможные ритуальные услуги. В России же такое в ближайшем будущем очень трудно представить.

— А насколько популярна сейчас кремация?

Это зависит от властных элит того или иного региона. Если власть, например, не заинтересована в местном крематории, если она не получает от этого деньги, то в регионе ведётся активная пропаганда против крематориев. Рассказываются небылицы о том, что, мол, трубы коптят целый день, из них летит пепел, и прочая жуть. Конечно, современный крематорий не имеет никакого отношения к печам с трубами. Это крайне экологичная и экономичная вещь. Но, как я уже рассказывал, получить в России доступ к инфраструктуре очень сложно. В некоторых регионах России уже есть частные крематории. Например, в Туле и Новосибирске.

Я вообще считаю, что кремация должна развиваться и всячески поощряться, так как это очень экологично и, по-моему, для современной России крайне актуально. Ведь то, что сейчас происходит с российскими кладбищами — это совершенно античеловечная вещь.

— На Западе крематории постепенно вытесняют кладбища? Есть такая тенденция?

Да, такая тенденция есть. Хоть сейчас в процентном соотношении кладбища пока и популярнее крематориев, но уже в скором времени ситуация изменится. К тому же сейчас появляются все новые формы похорон, такие как, например, разжижение газом, превращение в дерево и т.д. Я думаю, что будущее как раз за этим.

— Ты говорил, что death studies не ограничивается только лишь изучением похоронных ритуалов и всем, что с этим связано. Меня, например, интересует такая тема, как культура общения с детьми на тему смерти.

Да, вся западная академическая антропология больше не занимается похоронами и ритуалами, живые люди интересуют учёных больше, чем мёртвые. И одной из популярных тем является как раз культура разговора о смерти, об утрате.

Многие психоаналитики, изучающие этот вопрос, утверждают, что подростки и дети куда более открыты для восприятия таких вещей, чем взрослые. Поэтому говорить с ребенком о смерти гораздо проще. На Западе выходит большое количество книг с такими названиями, например, как «Наш папа ушёл. Как об этом поговорить с ребенком» или «Когда дедушка ушёл на небеса». Я надеюсь, что в России в скором времени такие книги будут переводиться.

На сайте Mel.fm недавно вышел мой текст про программу «Сезоны для роста» (Seasons for Growth), которая активно внедряется в Великобритании, Новой Зеландии и Австралии. С её помощью детям помогают пережить утрату. Это касается не только смерти, так как нужно понимать, что смерть близкого человека — это психосоциальный механизм, схожий, например, с потерей лучшего друга. То есть с тем, что некая часть твоей жизни безвозвратно изменилась и теперь необходимо научиться с этим жить.

Эта программа учит детей смиряться с утратами и переживать их при помощи метафоры «смены сезонов». Я считаю, что необходимо говорить об этом с детьми, но делать это надо максимально аккуратно и с пониманием того, что у них очень мифологическое мышление, они способны самостоятельно домысливать какие-то вещи. Если сказать ребенку, что «Боженька забрал папу на небеса», то ребенок попытается отыскать логические причины. Почему забрали папу и могут ли его самого также внезапно «забрать», что нужно делать для того, чтобы не забрали и т.д. Любые такие подходы должны быть очень осторожны. Поэтому если родители хотят поговорить о смерти с ребенком, то им стоит для начала изучить литературу, которой на эту тему очень много.

— В России, как я понимаю, такой литературы нет?

Лично я не видел ни одной книги.

— А что у нас вообще на русском языке выходит из death studies помимо твоего журнала?

Увы, практически ничего. Есть фольклористы, которые что-то пишут про причитания, поминки и т.д. Про паллиативную медицину, старение, умирание пишут единицы. Death studies как научное поле у нас в стране пока отсутствует. И мы как раз хотим сформировать это поле для научных дискуссий.

— Сейчас идёт работа над третьим номером журнала. О чём он будет?

Да, он выйдет в конце октября — начале ноября. Тема — спонтанная мемориализация. Это то, как мы переживаем массовые трагические смерти, как люди ставят памятники вдоль дорог и прочие подобные вещи.

— Давай поговорим о влиянии научно-технического прогресса на восприятие смерти. Появление интернета, социальных сетей, новых технологий — как это всё влияет на наше отношение к смерти?

Происходит трансформация ритуальной практики, форм публичной скорби. Это всё довольно естественно и является продолжением существовавших ранее практик. Раньше бабушки собирались и плакали у гроба, вспоминая, кем был усопший, его место в жизни каждой из них, а теперь всё то же самое пишется, например, на стене «ВКонтакте» или переживается на страницах Facebook. Это одна из форм мемориализации, меняется лишь её практическое воплощение.

— То же самое можно сказать и по поводу историй с флагами на аватарках после терактов?

Что такое ритуал с позиции антропологии? Это некое действие по формированию ценностного ядра. Например, каждый год мы отмечаем 9 Мая, да? Каждый год актуализируем, что для нас это важно, что это ценностное поле. Чем интенсивнее мы это делаем, тем интенсивнее оно создается, — мы можем увидеть это по России последних десяти лет.

В каком-нибудь традиционном родоплеменном сообществе танцуют во время поклонения божеству — это тоже производство табу, определенных символов, ценностей и знаков. В современном мире эта форма меняется. Но её функция никуда не уходит.

Все эти ритуалы создают границы. По одним вещам кто-то скорбит, а по другим нет. Это помогает проявить, кто к какому обществу принадлежит. Почему одни скорбят по терактам во Франции и не скорбят по терактам в Египте.

— Хочу спросить о твоих профессиональных интересах. Какие тематические плоскости death studies тебе близки сейчас?

Мои любимые темы — все, что связаны с технологией. Это то, чем я хотел бы в ближайшем будущем заниматься. Сейчас я планирую подавать документы в один из американских университетов, но пока не знаю, что буду делать там. Больше всего мне хотелось бы заниматься иммортализмом и технологиями. Например, как донорство и медицинские технологии постепенно меняют и будут менять наше отношение к смерти. Если сейчас операции с пересадками головы, голограммами и прочими вещами, пока кажущимися футуристическими, будут успешно развиваться, вообще кардинально поменяется наше представление о похоронах. Продолжительность жизни увеличится до 150 лет, и это будет уже совершенно другое общество.

От death studies хочешь перейти к горизонтам бессмертия?

Да, это новый иммортализм, это всё очень интересно. Развитие медицинских технологий позволяет говорить о том, что в ближайшие 50 лет в этой сфере будут кардинальные изменения. Увы, вряд ли это напрямую затронет Россию, мы ещё долго, наверное, будем находиться в своем привычном состоянии, но страны западного мира ожидает имморталистская революция, я уверен в этом. Ведь смерть — это то, что следует преодолеть.

Кавер-изображение: «Урок анатомии доктора Тюльпа», Рембрандт (1632).
Использованы материалы сайта «Навеки».