В череде современных российских праздников 4 ноября занимает особое место. Все о нём слышали, некоторые даже выучили его звучное название: «День народного единства», но вот вопрос — по какому поводу торжествуем — до сих пор ставит в тупик не только простых обывателей, но подчас даже историков-профессионалов. Как только праздник ни называют в народе. И «день Ивана Сусанина» и «День изгнания поляков из Москвы». Знающие люди с видом знатока расскажут об ополчении Минина и Пожарского, решительным штурмом выбившего из Кремля польского королевича Владислава, обманом сумевшего усесться на русский престол.

На самом деле всё это будет страшно далеко от исторических реалий. Когда в 2005 году правительство задумало упразднить чествование Октябрьской революции, власть не решилась просто так отнять у народа выходной день. Именно тогда возникла идея отмечать 4 ноября в качестве «дня народного единства». Но выбранная впопыхах дата оказалась уж очень нескладной. Правильный ответ на вопрос, что же случилось в этот день в Москве 1612 года, с моей точки зрения, звучит так: «Достоверно не известно. Возможно, что в этот день вообще не случилось ничего примечательного».

Всех, кто желает со мною поспорить, отсылаю к трудам четырёх крупнейших отечественных историков: Карамзина, Ключевского, Костомарова и Соловьёва. Полагаю, если бы сегодняшние ура-патриоты дали себе труд прочесть книги этих маститых специалистов, им не пришла бы в голову дурная мысль ставить памятники Ивану Грозному, деспоту и тирану, своим безумием разорившему собственную страну и обрекшему Россию на долгую и мучительную Смуту.

Послушайте, что пишет об итогах этого страшного периода нашей истории выдающийся учёный Василий Ключевский: «В конце 1611 года Московское государство представляло зрелище полного видимого разрушения. Поляки взяли Смоленск; польский отряд сжег Москву и укрепился за уцелевшими стенами Кремля и Китая-города; шведы заняли Новгород и выставили одного из своих королевичей кандидатом на московский престол; на смену убитому второму Лжедимитрию в Пскове уселся третий, какой-то Сидорка; первое дворянское ополчение под Москвой со смертью Ляпунова расстроилось. Между тем страна оставалась без правительства. Боярская дума, ставшая во главе его по низложении Василия Шуйского, упразднилась сама собою, когда поляки захватили Кремль, где сели и некоторые из бояр со своим председателем князем Мстиславским. Государство, потеряв свой центр, стало распадаться на составные части; чуть не каждый город действовал особняком, только пересылаясь с другими городами».

Итак, России, как мы её понимаем, в этот исторический момент фактически уже не существовало. На её расчленённой территории действовали иностранные военные отряды – поляки и шведы, промышляли казачьи ватаги, чьи разбои и грабежи были подчас на порядок хуже для населения, кормились разрозненные остатки так называемого первого ополчения, которые на самом деле по своим методам мало отличались от чужестранцев. Значительная часть нации, не только бояре с дворянами и духовенством, но и простой люд, присягнула на верность польскому королевичу, будущему королю Речи Посполитой (польско-литовской державы) Владиславу IV.

В нём увидели надежду на окончание изнурительной гражданской войны и на примирение с наиболее опасным и агрессивным соседом. Предполагалось, что королевич с небольшим отрядом поляков прибудет в Москву, примет православие, женится на местной девушке и будет управлять страной по её законам, советуясь по всем вопросам с Боярской Думой.

Загвоздка заключалась в том, что в тот момент, когда многие русские города и православные монастыри уже с энтузиазмом принимали присягу Владиславу, сам пятнадцатилетний юноша был ещё не в курсе того, какое соглашение от его имени подписал один из польских воевод. Он отнюдь не рвался занять кремлёвский престол, тем более не горел желанием сменить жизнь польского магната на судьбу марионетки в руках русских бояр. Ещё менее хотел этого его отец, король Польши Сигизмунд, не отпустивший сына в далёкую и страшную Московию.

Меж тем, в последней уже вовсю печатали монеты с изображением королевича и бояре выпускали от его имени указы. Сам Сигизмунд жаждал в первую очередь захватить Смоленск, а если получится взять Москву, то собирался это сделать как правитель Польши, для себя, а не для сына. Наложите на эту сумятицу стремление части московских и новгородских бояр призвать шведского королевича на царство, действия разного рода самозванцев и просто никому не подчинявшихся отрядов, отечественных и иностранных, и вы поймёте, в каком смятении пребывала тогда русская земля.

Вернёмся теперь к знаменитому ополчению Минина и Пожарского, по мнению соотечественников спасшему нашу многострадальную страну от недруга. Здесь тоже не всё так гладко, как видится многим.

Послушаем Ключевского: «Но с конца 1611 года, когда изнемогли политические силы, начинают пробуждаться силы религиозные и национальные, которые пошли на выручку гибнувшей земли. Призывные грамоты архимандрита Дионисия и келаря Авраамия, расходившиеся из Троицкого монастыря, подняли нижегородцев под руководством их старосты мясника Кузьмы Минина. На призыв нижегородцев стали стекаться оставшиеся без дела и жалованья, а часто и без поместий служилые люди, городовые дворяне и дети боярские, которым Минин нашел и вождя, князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Так составилось второе дворянское ополчение против поляков. По боевым качествах оно не стояло выше первого, хотя было хорошо снаряжено благодаря обильной денежной казне, самоотверженно собранной посадскими людьми нижегородскими и других городов, к ним присоединившихся. Месяца четыре ополчение устраивалось, с полгода двигалось к Москве, пополнялось по пути толпами служилых людей, просивших принять их на земское жалованье. Под Москвой стоял казацкий отряд князя Трубецкого, остаток первого ополчения. Казаки были для земской дворянской рати страшнее самих поляков, и на предложение князя Трубецкого она отвечала: «Отнюдь нам вместе с казаками не стаивать». Но скоро стало видно, что без поддержки казаков ничего не сделать, и в три месяца стоянки под Москвой без них ничего важного не было сделано. В рати князя Пожарского числилось больше сорока начальных людей, все с родовитыми служилыми именами, но только два человека сделали крупные дела, да и те были не служилые люди: это — монах Авраамий Палицын и мясной торговец Кузьма Минин. Первый по просьбе князя Пожарского в решительную минуту уговорил казаков поддержать дворян, а второй выпросил у князя Пожарского 3-4 роты и с ними сделал удачное нападение на малочисленный отряд гетмана Хоткевича, уже подбиравшегося к Кремлю со съестными припасами для голодавших там соотчичей. Смелый натиск Минина приободрил дворян-ополченцев, которые вынудили гетмана к отступлению, уже подготовленному казаками. В октябре 1612 года казаки же взяли приступом Китай-город. Но земское ополчение не решилось штурмовать Кремль; сидевшая там горсть поляков сдалась сама, доведенная голодом до людоедства. Казацкие же атаманы, а не московские воеводы отбили от Волоколамска короля Сигизмунда, направлявшегося к Москве, чтобы воротить ее в польские руки, и заставили его вернуться домой. Дворянское ополчение здесь еще раз показало в Смуту свою малопригодность к делу, которое было его сословным ремеслом и государственной обязанностью».

Как видим, прославленный герой — князь Пожарский — отличился по большой части слабостью и нерешительностью, поляков в Кремле никто и не думал штурмовать, да и сама кампанию по освобождению столицы завершилась успехом во многом благодаря казакам князя Трубецкого – отчаянным разбойникам, которых люд московский ненавидел едва ли не более ляхов.

Сведения Ключевского подтверждает историк Николай Костомаров, который пишет: «Сам Димитрий Пожарский не выдавался никакими особенными способностями, исполнял в военном деле второстепенные поручения, но зато в прежние времена не лежало на нем никакой неправды, не приставал он к Тушинскому вору, не просил милостей у польского короля. В царствование Шуйского Пожарский удачно разбивал отдельные воровские шайки, а в 1610 году, будучи зарайским воеводою, упорно держался стороны Шуйского, не поддался убеждениям Ляпунова провозгласить царем Скопина и удерживал, насколько мог, свой город в повиновении существующей власти. Но Шуйского свели с престола. Законного государя не стало на Руси; тогда Пожарский объявил, что станет целовать крест тому, кто на Москве будет выбран царем, и присягнул Владиславу, которого в столице тогда избрали в цари».

Заметьте, будущий герой-освободитель сам был как раз среди тех, кто по наивности призвал на свою голову поляков. Теперь пару слов от Костомарова о его решимости и организаторских талантах: «Польский гарнизон в Кремле был немногочислен и от дурных распоряжений постоянно терпел нужду. Жолнеры (солдаты) роптали, что им не дают жалованья; часть буйных сапежинцев самовольно ушла в Польшу грабить королевские имения. На место Гонсевского, в мае, прислан был туда другой предводитель, Струсь, а литовский гетман Ходкевич ходил со своим войском по московской земле собирать запасы. Силы поляков в русской земле были тогда немногочисленны и разрознены, но могли в непродолжительное время значительно увеличиться, так как носились слухи, что в Москву придет король с сильным войском. Надобно было предупредить прибытие короля и овладеть столицею. В этих-то видах троицкий архимандрит Дионисий и келарь Аврамий убеждали Пожарского идти скорее из Ярославля, и даже сердились на него за медленность. Но Пожарский не имел таких качеств, которые бы внушали к нему всеобщее повиновение. Его мало слушали: в ярославском ополчении была безладица, происходили даже драки. Сам князь Пожарский сознавался в своей неспособности. К нему пришли новгородцы толковать о призвании на русский престол шведского королевича. Пожарский подавал им надежду на признание королевича, если он примет православную веру, но при этом заметил: "Был бы у нас такой столп как Василий Васильевич Голицын, все бы его держались и слушались, а я к такому великому делу мимо его не принялся. Меня к тому делу насильно приневолили бояре и вся земля».

В общем, на месте предводителя народного ополчения оказался во многом случайный человек, слабый руководитель и бездарный стратег, отнюдь не противник правления в Москве иноземцев, как это у нас подчас представляют. Посмотрим теперь на действия ополчения и его предводителя.

По Костомарову: «Князь Пожарский боялся идти под Москву, пока там были казаки, и хотя Трубецкой убеждал его поспешить, Пожарский все не решался и только высылал вперед к Москве отряды. Выступивши из Ярославля, он шел к Москве очень медленно. Оставив свое войско в Ростове, Пожарский ездил в Спасский Суздальский монастырь молиться Богу и поклониться гробам своих предков. Готовясь к битве с поляками, Пожарский ослаблял свое войско, отправляя в одиночку свои отряды в разные стороны. 14 августа прибыл Пожарский к Троице и опять остановился там на несколько дней, а между тем из-под Москвы дворяне и казаки торопили его идти как можно скорее, потому что Ходкевич приближался к столице с усиленным войском. Наконец, 20 августа, Пожарский и Минин со своим ополчением прибыли к Москве. Трубецкой выехал к ним навстречу и приглашал стать в одном таборе с казаками. Но Пожарский и Минин отвечали, что не будут стоять в одном таборе с казаками».

Итак, казаки-разбойники князя Трубецкого упорно держали польский гарнизон в многомесячной осаде, пока огромное народное ополчение со своим робким командиром, всё время отвлекавшимся на религиозные ритуалы, не торопясь, черепашьей скоростью, двигалось к столице. И даже подойдя к ней, Пожарский не спешил наладить отношения с теми, кто был его естественным союзником.

Теперь взглянем, благодаря Костомарову, как развивались дальнейшие события: «После победы над литовским войском (имеется в виду разгром гетмана Ходкевича) Пожарский с Трубецким помирились и положили вести осаду сообща, съезжаясь для совещаний на Неглинной, на Трубе. Казаки все еще не ладили с земскими людьми, однако действовали заодно с ними против поляков с еще большею злобою к последним. Кремль и Китайгород были осаждены со всех сторон. 15 сентября Пожарский, минуя Струся, отправил к полковникам Стравинскому и Будзиле письмо: убеждал осажденных сдаться, обещал отпустить весь гарнизон в отечество невредимым. На это великодушное предложение польские предводители написали Пожарскому надменный ответ, восхваляли в нем мужество и доблести поляков, называли московский народ самым подлейшим на свете, выражали надежду на скорое прибытие Владислава и грозили жестокой карой Пожарскому и его товарищам. Осажденные были еще убеждены, что гетман вернется, но проходили недели – гетмана не было. Запасы их приходили к концу. 6 октября они послали двух воинов известить гетмана, что если пройдет еще неделя, то им придется умереть с голоду. Все было напрасно. В половине октября голод достиг ужасающих размеров. Осажденные переели лошадей, собак, кошек, мышей, грызли ремни, выкапывали из земли гнилые трупы и пожирали. От такого рода пищи смертность увеличилась. Живые стали бросаться на живых, резали друг друга и пожирали. 22 октября Трубецкой ударил на Китайгород; голодные поляки были не в состоянии защищать его, покинули и ушли в Кремль. Первое, что увидели русские в Китайгороде, были чаны, наполненные человечьим мясом. Поляки, потерявши Китайгород, выгнали из Кремля русских женщин и детей. Пожарский выехал к ним навстречу. Казаки зашумели и кричали, что надо бы ограбить боярынь, но земские люди окружили боярынь, спасли от ярости казаков и благополучно провели в свой стан. Тогда в Китай-город торжественно внесли икону Казанской Божьей Матери и дали обет построить церковь, которая позже действительно была построена и до сих пор существует на Кремлевской площади против Никольских ворот. В память этого дня 22 октября установлен праздник иконы Казанской Богоматери, до сих пор соблюдаемый православною русскою церковью».

Итак, 22 октября (по старому стилю) 1612 года казаки князя Трубецкого отбили у оголодавших поляков Китай-город. А пришедший к шапочному разбору Пожарский защитил жен и дочек русских бояр-предателей от ярости своих «союзников». В честь этого события внесли икону и дали обет построить храм. Может быть, мы именно это событие празднуем? Недаром, Русская православная церковь отмечает 4 ноября «празднование Казанской иконе Божьей Матери». Увы, и здесь неувязка. Дело в том, что 22 октября по старому стилю приходится на 1 ноября по новому календарю, а вовсе не на 4-е.

Что ж, следим за событиями далее, по Костомарову: «Стали в Кремле поляки советоваться, что им делать дальше. Весь гарнизон зашумел и порывался отворять ворота. Тогда Струсь отправил к Пожарскому просить пощады, умоляя оставить осажденным жизнь. Зная свирепство казаков, поляки уговаривались, чтобы начальствующие лица сдались только Пожарскому. Оба русских предводителя дали обещание, что ни один пленник не погибнет от меча. 24 октября поляки отворяли кремлевские ворота, выходящие на Неглинную (ныне Троицкие); прежде всего выпустили русских людей, бояр, дворян, купцов, сидевших в осаде. Казаки тотчас закричали: «Надобно убить этих изменников, а животы поделить на войско».

Но земские люди стали в боевой порядок, готовясь защищать своих братьев против казаков. Выпущенные русские стояли на мосту, ожидая, что из-за них начнется бой. Вид их возбуждал сострадание. Но до междуусобного боя не дошло. Казаки покричали, погрозили и отошли. Пожарский и Минин проводили русских в свой земский стан". Как видим, 24 октября, то есть 3 ноября по новому стилю, польский гарнизон уже фактически сдался.

И тут мы, наконец, подходим к событиям следующего дня: «25-го октября все кремлевские ворота стояли уже настежь отворенными; русские войска входили в Кремль, предшествуемые крестным ходом, впереди которого шел архимандрит Дионисий, а из Кремля вышел к нему навстречу элассонский архиепископ, грек Арсений с Владимирскою Богородицею в руках. Поляки побросали оружие. Их погнали в русский стан. Струся заперли в Чудовом монастыре. Все имущество пленных сдали в казну, и Минин раздавал его казакам в виде награды. Казаки не вытерпели и, в противность крестному целованию, перебили многих пленных. Но те пленники, которые достались Пожарскому и земским людям, уцелели все до одного. Их разослали по разным городам: в Нижний, Ярославль, Галич, Вологду, на Белоозеро и посадили в тюрьмы».

Вот мы, наконец, и подошли к долгожданным событиям 4 ноября: крёстный вход русского ополчения и казачьих отрядов в уже сдавшийся Кремль и жестокая расправа над почти половиной добровольно сложивших оружие чужеземных солдат. Но даже в том, что случилось это действо именно 4 ноября, есть огромные сомнения. Потому что у другого авторитетнейшего отечественного историка Сергея Соловьева читаем: «Наконец 22 октября (1 ноября по новому стилю) козаки пошли на приступ и взяли Китай-город. В Кремле поляки держались еще месяц; чтоб избавиться от лишних ртов, они велели боярам и всем русским людям выслать своих жен вон из Кремля. Бояре сильно встужили и послали к Пожарскому, Минину и всем ратным людям с просьбою, чтобы пожаловали, приняли их жен без позору. Пожарский велел сказать им, чтобы выпускали жен без страха, и сам пошел принимать их, принял всех честно и каждую проводил к своему приятелю, приказавши всем их довольствовать. Козаки взволновались, и опять послышались среди них обычные угрозы: убить князя Дмитрия, зачем не дал грабить боярынь?

Доведенные голодом до крайности, поляки вступили наконец в переговоры с ополчением, требуя только одного, чтоб им сохранена была жизнь, что и было обещано. Сперва выпустили бояр и всех других русских людей. Когда козаки увидали, что бояре собрались на Каменном мосту, ведшем из Кремля чрез Неглинную, то хотели броситься на них, но были удержаны ополчением Пожарского и принуждены возвратиться в таборы, после чего бояре были приняты с большою честию. На другой день сдались и поляки: Струсь с своим полком достался козакам Трубецкого, которые многих пленных ограбили и побили; Будзило с своим полком отведен был к ратникам Пожарского, которые не тронули ни одного поляка. 27 ноября ополчение Трубецкого сошлось к церкви Казанской богородицы за Покровскими воротами, ополчение Пожарского - к церкви Иоанна Милостивого на Арбате и, взявши кресты и образа, двинулись в Китай-город с двух разных сторон, в сопровождении всех московских жителей; ополчения сошлись у Лобного места, где троицкий архимандрит Дионисий начал служить молебен, и вот из Фроловских (Спасских) ворот, из Кремля, показался другой крестный ход: шел галасунский (архангельский) архиепископ Арсений с кремлевским духовенством и несли Владимирскую: вопль и рыдания раздались в народе, который уже потерял было надежду когда-либо увидать этот дорогой для москвичей и всех русских образ. После молебна войско и народ двинулись в Кремль, и здесь печаль сменила радость, когда увидали, в каком положении озлобленные иноверцы оставили церкви: везде нечистота, образа рассечены, глаза вывернуты, престолы ободраны; в чанах приготовлена страшная пища — человеческие трупы! Обеднею и молебном в Успенском соборе окончилось великое народное торжество, подобное которому видели отцы наши ровно через два века».

Как видим, описав те же самые события, что и Николай Костомаров, историк Сергей Соловьев утверждает, что польский гарнизон держался ещё месяц после взятия казаками князя Трубецкого укреплений Китай-города, случившегося 1 ноября по новому стилю. Торжественный вход русских и казаков в Кремль и народные торжества по этому поводу он вообще относит к 27 ноября, то есть к 6 декабря по новому стилю.

Что именно из тех событий, что случились поздней осенью 1612 года, мы нынче отмечаем 4 ноября в качестве отправной точки дня народного единства, сказать сложно. То ли взятие казаками Китай-города и внесение иконы казанской Божьей Матери, то ли сдачу польского гарнизона Кремля, голодом доведённого до людоедства, то ли торжественный крестный ход русских войск. С моей точки зрения, никаким единством в тот период в стране ещё и не пахло. В какой-то степени оно наступило позже, с избранием на Земском соборе нового царя — Михаила Романова.

Дмитрий Пожарский на этом форуме, кстати, тоже присутствовал и был замечен в попытке скупить голоса в свою пользу. Но это уже совсем иной день и иная история.