Что кроется  за всеми этими «вебинарами», грозящими  научить нас, «как познакомиться  с мужчиной так, чтобы он решил, что  это он познакомился с вами»; «воркшопами», при расшифровке значения которых даже их ведущие признаются, что в них «ничего нового, кроме самого термина, нет»; «бархоппингами» и «шугарнингами», сама фонетика которых для русского уха столь же неблагозвучна, как неуместно употребление этих слов в публицистике и живой речи?

Такое впечатление, что ничего не кроется: пустота, ноль, зеро. Если новые слова не способны заменить в русской литературной речи то, что сложнее выразить иначе, да к тому же еще иногда труднопроизносимы, зачем они нужны? Это, впрочем, объяснимо: когда общество живет непонятно как и стремится неизвестно к чему, каков смысл формальных перемен? Новое ради нового? Замена ради замены?

Но Пушкин, произносящий новое «комильфо», делал остроумный выпад против позиции славянофила Шишкова, предлагавшего находить в русском языке замену любому иностранному слову, например, вместо «калош» говорить «мокроступы», а вместо «фонтана» — «водомет». «Она казалась верный снимок du comme il faut... (Шишков, прости: не знаю, как перевести.)» А каков смысл замены «уровней» — «левелами», «особенностей» — «фишками», «посланий» — «месседжами», а безобидного и вполне иноязычного «стиля» — напыщенным «стайлом»?

Конечно, и сегодня  появляются слова, русскоязычный аналог которых трудно найти. В одних случаях такое нововведение звучит оправданно, как, например, слово «баркемп». Намного легче и приятнее произнести «баркемп», чем «международная сеть конференций, которая создается ее участниками» или «коллективное самоорганизующееся общение». Не очень удачный пример нового слова — «коворкинг» («модель работы, в которой участники, оставаясь независимыми и свободными, используют общее пространство для своей деятельности»): мало того что в русском языке слово это кажется каким-то надуманным, так еще и его корень ассоциируется скорее с милым воркованием на кухне, чем с работой.

В случае с «коворкингом» виновата, конечно, фонетическая сложность для русского уха, а вот «баркемп» — пример нового слова, у которого все шансы прижиться в русском языке — не потому ли, что облекает оно в словесную форму, в отличие от всевозможных «левелов» и «кейсов», понятное и нужное в современном обществе явление?

В последнее  время беспричинно заменяют не только русские слова на новые иностранные, но и привычные слова — на их неудачные с литературной и смысловой точки зрения аналоги. Такие перемены свидетельствуют о настроении общества, или попросту об отсутствии вкуса, или же чаще всего — о том и другом. Современная привычка, например, при любой возможности «чувства» заменять на «эмоции»: «я испытала такие эмоции!» — говорит о желании жить легче, быть проще. Кто же поспорит с тем, что намного легче испытывать эмоции, чем погружаться в чувства?

Какими бы свойствами или чертами ни обладало явление  или предмет, его теперь принято характеризовать двумя словами: «формат» и «план». Дошло до того, что слова эти чуть ли не утеряли первоначальное значение — форматом или планом обладает что угодно от фильма или музыки до платья в магазине. Такой штамп свидетельствует о косноязычии говорящего и нежелании объяснить суть вещей, замене собственных оценок общепринятыми. То же — с подменой «настоящего» — «реальным».

Замена слова «довольно» на «достаточно»: «достаточно  часто», «достаточно много» — указывает на беспричинное усложнение речи с  целью придать словам весомости. Как тут не вспомнить о бритве Оккама — лучшем помощнике современного редактора?

Но хуже остальных  — главная замена наших дней, самая красноречивая из всех. Радость сменил «позитив», отрицание — «негатив». В союзе с «эмоциями» эти слова составляют большую часть словаря, к примеру, многих пользователей социальных сетей. Однако даже некоторые знакомые мне прекрасные и умные люди стесняются произносить вслух «громкие слова» и признаваться в собственных чувствах радости, восторга, восхищения или гнева, ярости, ненависти: все это заменяют «позитивные эмоции» или «негативные эмоции».

Какое там, даже обыкновенных «мужчину» и «женщину» (не при обращении к ним, конечно) в словаре моих ровесников и тех, кто помоложе, сменили не иронически, а вполне серьезно изрекаемые «дяденьки», «тетеньки» и, простите, «телочки»: это новая «хипстерская» мода — нельзя произносить вслух «громкие», «смешные» слова «мужчина» и «женщина». Судя по всему, знаменитый фильм Клода Лелуша сегодня назывался бы у нас «Дяденька и тетенька».

«Новые слова появляются из немоты», — пел Борис  Гребенщиков в своей «Кардиограмме». Хорошо, когда новые слова такие, как у него, — рожденные не пустотой, а любовью. Может, для их появления нужно перестать испытывать эмоции и дать волю чувствам?