Мой город с каждым днем становится все луч… Или не становится? На этот счет существуют разные мнения — такие же разные, как сочетание вкусов и возможностей тех, кто наполняет его улицы синими стеклянными зданиями, и тех, кто не жалеет сил и времени на работу по сохранению его исторического лица.

Что самое прекрасное в  архитектуре, например, Нью-Йорка? Его старые дома красного кирпича, расположенные по обе стороны «сорок восьмой» или «девяносто пятой» улиц, с их широкими тротуарами, густой зеленью и утренним цоканьем каблучков «манолос» по дороге в ближайший «Старбакс». А в лучшем городе России, почти совершенно европейском Питере, самое дивное — разве не его «оград узор чугунный» и «береговой гранит» Невы?

В Краснодаре свои сорок восьмые улицы и свой узор чугунный: с этих улиц он начинался, и только здесь, гуляя вдоль старинных  домов и то и дело засматриваясь на их романтичные балконы и оборачиваясь на кованые ручки дверей, чувствуешь настоящий дух старого, живого города.

В Европе, на которую мы так  хотим походить, эти ручки, балконы, изразцы, старый красный кирпич, средневековый  камень мостовых охраняют в великой  строгости. Там сознательно не желают отступать от традиций и разрушать что-то, а потом отстраивать заново. Все новое накладывается на то, что уже есть, примеряется: а вдруг будет лучше без него?

У нас, при всем желании сделать «как на Западе», основа совершенно иная: принято говорить «да» любым нововведениям, любым заимствованиям или попыткам создать какой-то «проект», даже пустой и бессмысленный. Мол, потом узнаем, был ли смысл, а сразу не видно.

«Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть», — любят говорить у нас. Но, как справедливо заметил один мой знакомый, сколько можно давать очки за попытки? Пусть сразу делают хорошо! (А мне-то всю жизнь внушали, что категоричность — моя черта.)

Готовы ли мы перестать пытаться и работать по-настоящему хорошо? Не только над внешним обликом Краснодара — над сутью, которую в любом городе составляют его  жители, над самими собой? И почему мы вообще постоянно ищем этого тщеславного  сравнения с Европой? Не мы ли живем на границе Европы и Азии — двух противоположных миров? «У нас чужая голова, а убежденья сердца хрупки... Мы — европейские слова и азиатские поступки», — говорил еще в XIX веке поэт Николай Щербина о раздвоении личности русского человека.

Иногда обыкновенному событию из городской жизни пытаются придать провокационный смысл, чтобы превратить его в подобие политического скандала. А серьезные вещи, напротив, становятся объектом глупых шуток. Чуть ли не еженедельно в моей ленте на «Фейсбуке» появляется картинка со словами «В каждой стране есть своя прелесть: в Европе хорошо жить, в Америке делать карьеру, по Африке — путешествовать, по России — тосковать». Не успеют об этой картинке, наконец, хорошенько забыть, как кто-нибудь проснется и вновь налепит ее на стену.

Мало того что публикация и перепубликация картинок с дурацкими цитатами (знак времени, кстати) — свидетельство неумения и нежелания мыслить самостоятельно и демонстрация стадного инстинкта, так еще и публикуют  это люди, которые обычно во всеуслышание заявляют о своей любви к родине, лояльности к согражданам, филантропии и прочих приятных качествах.

Но если, к примеру, лермонтовское «люблю отчизну я, но странною любовью» объяснялось откровенным и невероятно талантливым «не победит ее рассудок мой», — какое оправдание у современной «странной любви» к родине, выраженной в циничном «по России хорошо тосковать» и в попытке пошутить при помощи чужого остроумия?

Глупость есть глупость, как ни прикрой ее попытками казаться умнее. Это может быть попытка «дать отпор» там, где этого совершенно не требуется, лишь бы высказаться против. Когда же нужно действовать по-настоящему, в лучшем случае получается хулиганская выходка. Или попытка придать городу «современный вид» при помощи нелепых сооружений, делающих его еще более похожим на нелепую девицу, которую можно вывезти из деревни, а вот деревню из нее — вряд ли. Или попытка «конкурса красоты», в котором красоты ровно столько же, сколько в набитом купюрами кошельке.

Когда мы говорим о городе: о его улицах, домах, движении в нем, — речь всегда о людях: об их мыслях, чувствах, делах. Мой город не должен пытаться походить на другие — у него свое сердце, свой пульс, своя жизнь. Да, о нем никто не скажет, как о Нью-Йорке: «Не понимаю, когда кто-то уезжает отсюда. Куда они едут?» И если когда-нибудь я все-таки решусь его оставить, буду помнить только хорошее.

Балконы старых особняков, кованые ручки их дверей, тихие прогулки по будням, обжигающие сэндвичи в пропахшей  горячим сыром кофейне. Таксиста-осетина, подполковника в отставке, каждую мою поездку по городу в его такси рассказывающего удивительные истории о своей жизни и любви. И запах дождя. После дождя деревья на улицах города пахнут так странно.