Так верит Алеша Карамазов. Но упорно взыскует свидетельств божественного промысла, поверяя его гуманностью, старший брат Иван. До почти ощутимого звона напряжен их диалог в первой части спектакля. До полной исчерпанности способны потратить себя оба молодых артиста – Константин Петрушин и Александр Тихонов. Хотя первому приходится наполнять внутренней работой огромные зоны молчания, а второму – по-актерски осваивать громаду текста. Оба справляются со своей задачей, хотя заметно, что для роли Ивана Тихонову порой не хватает гибкости, внутренней и внешней. Сейчас она подменяется юношеской пылкостью, но темперамент не отлит в выразительную сценическую форму, поэтому теряет часть посыла на пути к зрителю. Спасает положение текст Достоевского, настолько острый, что сам вонзается в зрителя, как скальпель хирурга. 

И актерам, и зрителю режиссер старается дать передышку, время от времени выпуская на сцену мальчика-полового. В этом смысле прием работает, жаль только, что ему не найдено точного места в художественном поле спектакля. 

Режиссерский язык Владимира Рогульченко в прочтении глав романа «Братья Карамазовы», против ожидания, прост и скромен. Из ярких выразительных средств – только живой белый голубь, который садится на плечи Алеше, да игра с креслом-исповедальней-кафедрой – пространством существования Великого Инквизитора – Александра Катунова. 

В целом это можно назвать именно прочтением, вдумчивым, серьезным. Театральность возникает в нем с появлением Инквизитора. И, надо сказать, снижает градус интеллектуального напряжения, заставляя прежде всего фиксировать рельефные актерские переходы от суеты мелкого беса к дьявольской инфернальности и величественным громоизвержениям богоборца, искать им мотивы и оправдания. Он завоет по-волчьи, усилием воли будет избавляться от разбившего его инсульта и бесконечно перемещать по сцене свой деревянный «трон». Словом, совершит массу действий.

Но ни они, ни слова Инквизитора не поколеблют спокойного, ясного чела Спасителя, в которое как бы обратилось лицо Алеши (кстати, сложнейшая роль стала, на мой взгляд, серьезной творческой удачей Константина Петрушина). И лишь однажды проявит себя в почти небесном лике Сын Человеческий – повернет голову, посмотрит в глаза.  Тогда-то Инквизитора, поймавшего этот взгляд, и хватит удар. Но и частично обездвиженный, он вползет на спасительные ступени, и церковная кафедра вернет ему силы, укроет от вопрошающего взгляда. 

«Поэмка», написанная в юности Иваном Карамазовым, в исполнении Катунова обретает какой-то гипнотический ритм и распев. Кажется, иногда только скрип тяжелого кресла на сцене выводит зрителя из транса. Тем выразительней звучит финальный лязг тяжелой железной двери, которую Инквизитор захлопывает за Христом, для верности запирая на засов: «Уходи и не возвращайся больше никогда»! Тем, кто думает, что сделать человека счастливым можно ценой его свободы, Бог не нужен.

Не все, что заложено режиссером, адекватно читается зрителем. Но в зале явно ощущается желание не просто слышать и видеть, но и понимать, ловить смыслы. Тишина на двухчасовом спектакле, идущем без антракта, почти идеальна. Однако пока речь идет о премьерном зрителе камерной сцены. Что же будет дальше? Очевидно, сценическая судьба «Легенды о Великом Инквизиторе» зависит от того, решится ли руководство театра организованно рекрутировать зрителей для его просмотра из числа старшеклассников, изучающих Достоевского в рамках школьной программы. Очень хочется, чтобы этого не случилось. Культпоходы школьников на постановки подобного уровня сложности, как показывает опыт, резко укорачивают жизнь спектакля, а бывает, что и занятых в них артистов.