- А вы и не знаете, как Жуков Гитлера ловил… Откуда вам знать. Цэ ж была самая наисекретнейшая операция 1945 года, – обращался он к сверкающим наградами ветеранам, собравшимся в станичном сквере после обязательного митинга на День Победы. Мужики (в ту пору многим фронтовикам не было еще и пятидесяти) только приняли фронтовые сто грамм и разминали папиросы, предвкушая историю.

– Как сейчас помню – вызывают меня к комбату. Вхожу, а там… Жуков. И каже вин: «А-а-а, опять Глянченко?.. Есть у мэнэ для тэбэ задание чрезвычайной важности. Пойдешь к немцам в тыл. Трэба Гитлера споймать». «Служу Советскому Союзу!», - отвечаю, как учили. - «А по-немецки - то ты говоришь?» - спрашивает маршал. - «Ни, - отвечаю, - товарищ Жуков, я с нимцами не балакаю, я их сразу бью, как положено советскому солдату!» 

Мужики, отлично знающие, что в войну Глянченко был мальцом, а в армию пошел в пятидесятых, подталкивают рассказ дальше: «И что же тебе Жуков сказал?»

«Цэ добре» – каже Жуков. Не беда, что ты, Глянченко, языка не знаешь. Партия за тебя уже все продумала. Мы тебя не говорить посылаем, а действовать. А для перевода придаем под твое командование двух по-нимицки грамотных лейтенантив. Они, когда нужно, «хенде хох» правильно скажут…

И пишли мы в гитлеровский бункер. 

Кругом бой. Егоров с Кантарией над Берлином знамя вешают, а мы к тайному входу в бункер пробиваемся - он в подвале рейхстага начинался. Нашли, значит, вход. Вин весь в бетоне, чтоб бомбы не пробили, а лестница белым ковром застелена. Пух – во такый! Спустились под землю на два этажа – а там стальна дверь, а биля ней лейтенант эсэсовский. Вин спрашуе : «Пароль?». Мий лейтенант отвечае по-немецки: «Гав-гав-гав!» Пропустили...

Мы ще на два этажа спустились - здесь ковры красные булы, а перед дверью на карауле уже полковник стоял. Вин тоже пароль требуе. Мий другый лейтенант ему правильно отвечае: «Гав-гав-гав!» 

За этой дверью ковров вже не було, зато все в мраморе - як крыльцо у райкома. Бога-а-ато… На два этажа ниже пид дверью нас вже целый эсэсовский генерал встречал. Я ему: «Гав-гав-гав!», а вин за пистолет хватается! Пароль вже сменили!

Мы, конечно, все равно прорвались, но шум поднялся. Лейтенанты с охраной бьются, а я напрямую в бункер побиг. Вышиб ногой дверь, а там за столом вси – Гиммлер, Геббельс, Мюллер, Борман, а в центре – сам Гитлер. Увидал меня с ППШ, привстал, слова растерял, пальцем в меня тыче и каже: «Гля… Гля…Гля… Глянченко!..» Я к нему – шасть. А вин из-за стола – скок. И в викно!..

Мужики смеются: «А что ж ты, Глянченко, не стрелял? Сразу бы войне и конец».

- А ты, если тебя в армии дисциплине не научили, историю не порть! Мне приказ дали не уничтожить Гитлера, а живьем споймать! Чтоб судить, як фашистку гадину! Дриснул, значит, вин в викно – тилько сапоги мелькнули. А я ёго за сапог – хвать!

- А он? – в глазах прошедших крым и рым фронтовиков неподдельный интерес. Кажется, они действительно верят, что сейчас Глянченко поймает им Гитлера. Балабол держит мхатовскую паузу, обводит слушателей взглядом и, наконец, сокрушаясь, продолжает:

- А вин ужом – круть, и из голенища выскочил. Тильки сапог у меня в руках и остался. Ёго потом Жуков забрал, чтобы Сталину показать. А шарф у мэне бачишь? Дывысь - яка ткань тепла. Цэ с Гитлера портянка!..

Мы отвлеклись от борща, но если появился Глянченко, то иначе и быть не могло. А зеленый борщ был для станицы таким же непременным атрибутом весны, как День Победы. Само его появление на столе олицетворяло тепло и солнце. Он пах так, что мы - внуки, сбегались к столу быстрее, чем коты к холодильнику. Лучи солнца пробивались через остекление веранды и придавали объем поднимающемуся от тарелок пару. Дед зачерпывал первую ложку и, осторожно (чтоб не обжечься) проглотив, говорил:

- Борщ, как Глянченко…

Смысл этой тирады для меня долго оставался неясен. Что общего у Глянченко с зеленым борщом? В принципе я даже готовить впервые начал именно в поиске ответа на этот вопрос. 

Сложить зеленый борщ оказалось просто. Сначала варим в ведерной кастрюле добрый бульон из петуха. Также заранее (обычно – накануне вечером, чтоб потом не суетиться и не обжигать пальцы) можно отварить три десятка яиц. Само же приготовление борща начинается с зажарки. 

Едва кастрюля с бульоном оказывается на огне (пока еще она закипит…), на соседней конфорке нагревается самая большая из имеющихся в наличии сковорода. На топленом сливочном масле обжариваем нарезанную тонкой соломкой одну крупную морковку. Когда морковная желтизна частично передастся маслу, добавляем луковицу с кулак (либо пару – поменьше), нарезанную мелкими кубиками. Если сковорода достаточно велика, лук очень быстро приобретет полупрозрачность и помягчеет. Это значит, пришла пора добавить в сковородку десяток отварных яиц, нарубив их кубиками. Перемешав и убавив огонь, о зажарке на время забываем. Мы ей пока не нужны.

К этому времени наш бульон должен бы вскипеть. Отправляем туда картошку, нарезанную соломкой. Картошки нужно брать примерно такой же объем, какой ранее занимал в кастрюле извлеченный ныне оттуда петух. Минут через десять картошка сварится, а яйца и лук в зажарке фрагментарно зазолотятся. Отправляем зажарку в кастрюлю, доводим по соли до своего вкуса. От кипящего бульона до крышки остается вершок – это место для зелени.

Всыпаем нарезанный щавель и крапиву (последней можно пренебречь, если не любите или не знаете, где взять) и снимаем кастрюлю с огня. Щавеля должно быть много – иначе получится пресно. На ведро – пучок, который пальцами двух рук охватить невозможно – только сжимать. Он сначала поднимется горой над нашим борщом, но перемешаем – и утонет. 

Спустя полчаса борщ подается на стол. В каждую тарелку досыпается еще зелень (укроп, петрушка, лук), кладется две половинки яйца (мы же в зажарку только один десяток отправили) и ложка сметаны. Семьей из десяти человек такая кастрюля «убирается» за один присест: каждый съел по тарелочке и разок взял добавки – и половник уже скребет по дну. Нынче такие семьи редкость, так что можно борщ варить не ведрами и яиц брать поменьше – но тут уж каждый сам может рассчитать потребную для него пропорцию ингредиентов. Но все-таки, а Глянченко-то тут при чем?

Ответ я получил случайно, когда бабушка рассказала, что в пору ее (и дедушкиного) послереволюционного детства, зеленый борщ делался иначе. Во-первых, бульон в нем по бедности был редкостью. Во-вторых, вместо топленого сливочного масла по той же причине использовали постное. В-третьих, вместо куриных яиц обычно брали утиные – их было больше, потому что уток в плавнях легче прокормить, чем кур. В-четвертых, по весне, когда приходила пора для этого блюда, овощей в погребе уже практически не оставалось. Картошки в борще было не сколько хотелось, а сколько нашлось (если нашлось). Наконец, в-пятых, вместо культурного щавеля использовался дикорослый конский, потому что он вместе с крапивой - едва ли не первая зелень, что густо вылезает из земли. И нехватки их в станице никогда не наблюдается. Правда, конский щавель для борща недостаточно кисл. Эту беду решали, добавляя в кастрюлю перетертую алычу – единственную «закрутку», не требовавшую от хозяйки дорогого сахара. Просто проваренная и протертая алыча, в силу своей кислой сущности, могла простоять в погребе от лета до лета, не испортившись. 

По вкусу такой аутентичный станичный зеленый борщ заметно уступал тому шедевру, что моя бабушка сооружала для внуков в сытные семидесятые. Именно поэтому восьмой сын станичного бедняка, фронтовик, партизан и орденоносец  - мой дед, отведав бабушкиного борща, говорил:

- Борщ, как Глянченко… В сто раз вкусней, чем то, что я помню.