...Телевизор «Рекорд» был невероятно стойкой машиной. Черно-белый, с минималистским дизайном, он долгие годы честно служил нашей семье. Телевизор приехал из станицы Новопавловской,  где папа работал директором школы. Несмотря на славный характер, «Рекорд» все-таки иногда ломался, неловко падал, а однажды из его недр повалил едкий, пакостный дым.  Ничего - оклемался  и работал как миленький. Редкостной мощи был аппарат.

В конце семидесятых его кинескоп высветил женщину в цветастом платье, гуляющую среди чеканных фонтанов советского образца. Двигалась она с какой-то нездешней, незнакомой грацией. Исполнители тех лет в основном напоминали дрессированных плакатных монстров с нечеловеческой слоновьей пластикой и комсомольским блеском в глазницах. Эта же пугала порочной свободой движений, легкостью шага и призывным, манящим сиянием лукавых глаз. Тетя была явно из другого, неведомого мира, какая-то не очень благонадежная тетя. Она исполняла в общем-то довольно невзрачную песню, но не в песне было дело, чем-то щемяще- неведомым  веяло от этого странного образа. И образ этот навсегда отпечатался в чутком детском сознании, слившись с южной жарой, вязким, невероятно вкусным киселем и волшебными летучими мышами, вибрирующими над родительским садом.

«Ой, гляди, какая-то новая…» - пробормотала мама и тут же потеряла интерес к телевизионному персонажу. У нее были дела поважнее - она закатывала помидоры. Кругом стоял влажный кухонный чад, и дефицитные крышки от трехлитровых баллонов щерились плотным частоколом, охранявшим тогдашний  быт. К концу передачи появились кондовые титры – «Алла Пугачева». Эпоха стартовала…    

Школа находилась кварталах в семи-восьми от дома, и мне, первокласснику, временами приходилось возвращаться домой в сопровождении кого-нибудь из  взрослых. Проблема была не в хулиганах, которые могли меня поколотить, дело было в бесчисленных сворах бездомных собак, рыщущих в сумраке частного сектора. На самом деле, это не были кровожадные зверюги, непременно желающие закусить человеческой плотью. Дворняги жили весьма насыщенной жизнью и занимались своими делами - дележом территории, закапыванием и раскапыванием косточек и бесконечными свадьбами. Я с ними ладил, частенько подкидывал всякую еду и этим  заслужил некоторое снисходительное внимание. Но взрослые считали, что я нуждаюсь в их защите, и из школы меня сопровождали родители или, в крайнем случае, учитель труда - приятель папы. Трудовик часто развлекался, разгоняя собачьи коммуны зычным криком: «Ш-ш-ш-ш-шарик!» И это действовало, хвостатые  разбегались в разные стороны и недоуменно  зыркали  блестящими оливками  из полумрака.

В тот вечер меня вела домой мама, и, вывернув за угол, я обратил внимание, что киоск «Союзпечать», несмотря на поздний час, еще был открыт. Я подбежал к нему и среди всякой белиберды увидел знакомое лицо на обложке небольшой пластинки. Это был миньон (или по-нынешнему сингл), и с его картонной поверхности  вальяжной кошкой на меня смотрела та самая лукавая певица из телевизора.

«Мам, давай купим пластинку», - начал канючить я.     

«А кто это? Кто? Алла Пугачева?», - удивленно проронила мама и с некоторым колебанием  добавила: « А она тебе нравится?»

Получив утвердительный ответ, мама слегка вздохнула и рассталась с частичкой своей врачебной зарплаты. Мы пошли домой. Мама устало держала сумку с фонендоскопом и больничными картами, а я счастливо сжимал теплую пластинку подушечками детских пальцев.

Придя домой, я первым делом поставил диск на резиновый блин проигрывателя «Аккорд». Игла, похожая на деталь швейной машинки, принялась извлекать мелодию уже ставшего хитом  «Арлекино». Понятное дело, мне очень мало было известно о триумфе этой песни болгарского автора, которую исполнила Алла Пугачева. Этот, к слову, весьма средний опус неожиданно заиграл искрометным артистизмом именно в исполнении новоявленной русской певицы.

В то время эмоциональная палитра, которую использовали артисты эстрады, была крайне скудна: либо патетичная радость, либо кроткая, бесполая печаль. А здесь - бесконечная смена интонаций, уморительный смех, неподдельная грусть нереализованного  художника. Весь этот экзотический для шлягера микс казался столь завораживающим, что публика, хотя бы от удивления, не могла не принять эту песню.

Обложка конверта была оформлена в лучших традициях открыток с лицами советских артистов, но удивляла необыкновенная  чувственность подачи образа певицы. Я помню свой детский шок от первого просмотра эротических фотографий. Это были обыкновенные календари со снимками моделей семидесятых годов, в меру похотливые, в меру пуританские, черно-белые, связанные в одну самопальную гармошку. Но не телеса женщин поразили мое девственное сознание, а лица натурщиц. Они были разными: похотливыми, томными, блядски-задорными, нахальными, вызывающими, лукаво-невинными, но всегда из них струилась теплая энергия того доброго, бесшабашного времени с его основным постулатом - free love.

Злобная энергетика панк-эстетики еще не докатилась до наших палестин, до «чумы двадцатого века» было еще дальше, и поэтому население упивалось остатками эры хиппизма c его клешами и «Deep Рurple» и осваивало пульсирующее пространство диско-эры. Что и говорить, обложки «ABBA», «Boney M», «Сerrone», Donna Summer вовсю дышали этим теплым, добрым эротизмом семидесятых. Фотографы тех лет были молодцы, они умудрялись наполнять лица самых обыкновенных женщин этим сладким, терпким сиянием. Нынешняя индустрия эротики скорее напоминает машину продвижения  пластической хирургии, а глаза моделей больше не источают сияния и скорее похожи на две пластиковые дули. И еще, старинные модели древних календарей  всегда были украшены массивными украшениями - серьгами, бусами, браслетами, которые создавали сильный эффект контрастности с голым, зовущим телом.

Хотя в те годы я совершенно не понимал, что вообще нужно делать с этими бесстыжими тетками, их изображения волновали меня и будили странные, неведомые чувства. И глядя на массивные витые серьги, вдетые в мочки ушей Аллы Пугачевой, на поворот ее шеи, чуть приоткрытые губы и влажные с поволокой глаза, я внезапно  ощутил знакомую теплую волну, приятную, такую же, как от первого просмотра замыленных фотографий с голыми тетками.

«Мам, а посмотри, какие у нее красивые серьги». - Я поднес конверт к озабоченному лицу мамы, у которой совершенно некстати пропал какой-то кухонный прибор. 

«Что?» - Мама мельком взглянула на кавер диска и пробурчала: «Хорошие, дорого, наверно, стоят»,  и продолжила заниматься своими поисками.

Пластинку украшала пронзительная баллада «Ты снишься мне» - переходный мостик от Пугачевой-клоунессы с дурашливыми песенками про «оканья» к Пугачевой - знаковой фигуре, близкой и родной всем жителям «одной пятой». Именно в ее исполнении женские исповедальные песни превратились в столь излюбленный жанр женщин Страны советов, измученных отсутствием чулок, сапог, юбок  и прочего  разномастного дефицита и уставших от пьяных рож своих мужей. К мужьям тоже был найден подход: невиданный  доселе откровенный взгляд, манящие жесты, кокетливый прикус, полуоткрытый чувственный рот - чистая инопланетянка,  желанная и недоступная.

Мужчинам тех лет в основном предлагались разномастные спутницы культурной жизни эпохи «развитого социализма» - красивые, жизнеутверждающие, нежные, добрые, зачастую томные , -  но не было в них той чудесно-порочной искорки, которая пугает и притягивает одновременно. «Эээхххх,  да с такой бы – в Гагры, Пицунду, Ялту, Сочи, к черту на рога! Хрен с ним, что потом - партком, местком, партбилет на стол… Пропади все пропадом. Эх, прости жена, простите дети. Товарищи, родные вы мои,  отвечу по всей строгости. Но потом, как-нибудь потом… А сейчас - шампанского в номер!» Короче, лютое испытание для невинного советского мужчины. 

В то нежное время каждым субботним утром  мама  уходила на рынок с древним названием Сенной и возвращалась оттуда со всякой снедью. И однажды она вернулась  аккурат перед музыкальной программой, где я снова увидел эту молодую тетку. Продолжая тему убогости телевизионно-музыкального вещания того времени, в первую очередь вспоминаю  сиротскую операторскую работу. Сценарная и постановочная часть были не менее утлыми. Статичный кадр уныло выхватывал из экранной мути  мерно покачивающихся или вовсе застыших в нелепых позах артистов, которые c кроткими лицами счастливых идиотов отбывали свой репертуар.

Хотя глядя на нынешнюю поп-сцену, можно с уверенностью сказать, что сам материал, исполнявшийся этими людьми, был куда приличнее и внятнее, чем то бешено ротируемое фуфло, которое сейчас валится на головы несчастной публики. А вот подача, мягко говоря, хромала. Уже демократы вовсю развлекали народ на блымающих разноцветными лампочками сценах, а у нас по-прежнему – серый кадр и синерожий певец, проглотивший деревянный кол…

В то утро мама, как обычно, принесла молока и невероятно вкусное советское рассыпчатое печенье. Я принялся уплетать эти базарные дары, пялясь в телевизор, и снова поймал себя на том же ощущении: тетка какая-то не такая. Уж больно по-инопланетному исполняла она эти свои вроде бы водевильные песенки. Не по -здешнему двигалась, улыбалась, и даже  глаза, несмотря на все усилия операторов, были какие-то неприлично женские. Мама, почувствовав что-то неладное, прущее с экрана, бросила: «Дергается тут…»

А через некоторое время диск «Зеркало души» Пугачевой стал неотъемлемой частью маминых посиделок с подружками. «Зеркало души» завладел сердцами всех женщин, ведь там хватало всего – страсти, страдания, одиночества. Был даже откровенно джаз-роковый номер для молодёжи. Успех тотальный, особенно после новогоднего исполнения песни, в которой говорилось о той же, что и у всех, бабьей доле.

Алла Пугачева стала своей. Этого так и не смог добиться никто из эстрадной обоймы тех лет. Ни одна вечеринка, пьянка, веселье не обходились без песен этой певицы. После выхода альбома «Как тревожен этот путь» певица, основательно рискнув, сумела поднять свое реноме в глазах обывателей, при этом остановив на себе пристальный взгляд заносчивой интеллигенции: Мандельштам  и Цветаева не особо были в чести у певцов той поры. Да и собственный материал Пугачевой совершенно не страдал скудоумными темами тех лет.

Но потом мамины посиделки под Аллу Пугачёву резко стали сходить на нет. После шикарного альбома «Как тревожен этот путь» направление творчества певицы вильнуло куда-то  совсем в  другие места. Последним всплеском было сотрудничество с композитором Раймондом Паулсом, ещё чуть-чуть певица подержалась на плаву с николаевским «Айсбергом», а дальше... Дальше началось форменное безобразие: невнятные коллаборации с германскими ребятами из третьего эшелона, пение на посконном английском, странноватое заигрывание с модными трендами рок- и поп- музыки под управлением одного длинноволосого гитариста. Но всё это - мимо, та самая Алла Пугачёва стала уходить в какие-то ностальгические дали и, наконец, грянули девяностые.

Кадиллаки, надлом, «не делайте мне больно, господа», косметология, странные нимфеточные клипы с дирижаблями, провал Евровидения, хороший, но непутёвый парень Челобанов, потом Киркоров, нелепости с юмористом Галкиным и лизоблюдское, омерзительное заискивание вороватой свиты. При этом музыка скукожилась и постепенно превратилась в низкосортный привокзальный шансон.

Менялась и внешность певицы. Конечно, вы вправе сказать, что это необратимый процесс, но я не об этом. Из нежного, но напористого эльфа Пугачёва превращалась в какого-то броненосца с тяжёлыми движениями рук и век. Нелепые юбчонки издевательски оттеняли неумолимую поступь времени. Оно жёстко крошило под своей пятой гранит бесценного, сопротивляющегося таланта. Но самое главное, менялись лицо и весь внешний облик: эти глаза с поволокой, этот вишнёвый нежный рот, эта еле заметная  истома изгиба шеи... Всё это сменилось на странную маску с недобрым подбородком, тяжёлыми глазами и кряжистую фигуру отпетого администратора. 

Так в общем-то и окончательно сгинуло моё детство, тонкими ручонками ещё цепляющееся за некоторые моменты бытия.  И дело тут не в инфантильности, просто на протяжении всего этого времени в пылу никчёмных драк и свар мы так и не заметили, что  «по лужам у ручья» уже давно бегает кто–то другой.  Но, увы, – не вы, и увы - не я. Это всё  время, безжалостное время. Каждое утро, когда я подхожу к зеркалу в  ванной и вижу там небритого одутловатого субъекта,  отчётливо понимаю, что тот счастливый мальчик, о котором пела Алла Пугачёва, безвозвратно и с радостным детским криком улепетнул от меня в свой счастливый город.  И  от осознания этого сердце моё начинает  сжимать мягкая когтистая лапа.

И всё же спасибо, Алла Борисовна, за тот кусочек детства, в котором остался привкус печенья с Сенного рынка и сказочные вибрации ночных летучих мышей над родительской беседкой, усыпанной пыльным и нестерпимо вкусным виноградом.