Но в каждом доме было радио с вражескими «голосами». И были телефоны. Поэтому о смерти Джона все узнали мгновенно.

Я тогда и понятия не имела, что ровно через 10 лет, день в день, потеряю отца, и сиротство станет всеобъемлющим, а грусть трансформируется в черную тоску. Но как-то интуитивно возненавидела это число — 9.

Хотя у Джона оно было любимым. Он родился 9 октября 40-го, как сам утверждал, благодаря бутылке виски, выпитой родителями субботним вечером. Ему круто не повезло с самого детства — он был нежеланным. Отец бросил, матери было не до него. Через 20 лет, понятное дело, все вдруг безумно, истерически начали его любить, но ему это уже было неважно. Горькое чувство неприкаянности, ненужности осталось навсегда, став основой, сформировавшей его непростой характер, в котором нежность и грубость, мечтательность и истеричность, бунтарство и поэтичность сплелись в тугой клубок.

Впервые я услышала его голос в конце 60-х, в пионерлагере. Вожатый Валера, рискуя карьерой, по ночам собирал отряд за  палатками, на опушке леса, включал транзистор, и мы, умирая от восторга, слушали «Hard Day's Night» и прочую прекрасную романтическую чушь. Для «Beatles» это был уже период полураспада, но мы-то, 14-летние идиоты, этого не знали и думали, что все у них только начинается.

Примерно через год счастье стало безмерным — мне довелось этих ребят увидеть. Не вживую, конечно. Брат жены моего брата, дипломат, привез из командировки в Англию пластинку «Rubber Soul» с их лицами на обложке, которую ждала страшная судьба быть заслушанной до дыр.

Близился 1970-й, год столетия со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Маразм крепчал. «The Beatles» уже год как разбежались, а в нашей школе завуч все еще продолжал на школьных вечерах выключать рубильник, обесточивая все помещения, дабы пресечь тлетворное влияние «жуков» на неокрепшие детские мозги.

Признаюсь честно, по малолетству мне больше нравился Пол. Он был красавчик, душка, добряк, любитель зверушек и творец самой совершенной в мире гармонии. Джон по сравнению с ним, а также с хохмачом Ринго и мечтательным Джорджем, казался каким-то изломанным и даже грубым. Впрочем, почему казался? Он таким и был: задира, бездельник, хулиган, неуч. Экзамен для одиннадцатилетних — по сути единственный, который он сдал в своей жизни, да и то с перепугу. И кто знает, выбрался бы он когда-нибудь из ливерпульского садика тетушки Мими, если бы ему не помогали ангелы-хранители, такие же отщепенцы и бузотеры: Льюис Кэрролл, Оскар Уайлд, Карл Перкинс, Элвис Пресли, Бадди Холли, Литтл Ричард, Джерри Ли Льюис, Чак Берри?

«Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...» - писала Ахматова. Кажется, что про него.

Джон не знал ни одной ноты. Играть умел разве что на губной гармонике. И вообще музыкантом себя не считал, а гордо именовался художником. Но разве парень, беспрестанно рисовавший девочку Алису и считавший Зазеркалье идеальным местом для жизни, имел моральное право пройти по жизни незамеченным? Конечно, нет.

«Гениальность — это страдание», - говорил Джон. Он страдал. Потому и стал гениальным поэтом и музыкантом.

Его сайт украшает самая любимая мною фотография, сделанная Лэйном Макмилланом (вездесущая Йоко, разумеется, наложила на нее свою сухонькую загребущую ручку, поставив жирный копирайт, — но это детали). Здесь он настоящий — такой, каким мы все его любили: длинное выразительное лицо, умные глаза, круглые очки, растрепанные волосы. А еще — он растерянный, беззащитный, печальный, наверняка догадывающийся, что ему никогда не будет sixty four.

Мне кажется, похожий взгляд был у Сына сами знаете Кого, точно так же знавшего, что не доживет до тридцати четырех. И пусть Джон в молодые годы взял грех на душу, ляпнув, что он и  трое его друзей популярнее, чем этот самый Сын, надеюсь, тот на него не в обиде. И даже Ватикан в 2008 году простил Джона. 

Конечно, Джон был чертовски амбициозен. Но это были амбиции особого рода. Мне кажется, он бы дико хохотал, узнав, что некие деятели сегодня причисляют его почти что к лику святых, ставя на первые места в каких-то списках величайших британцев всех времен или величайших музыкантов всех народов. Но для него было принципиально важно обскакать Пола, стать лидером четверки, а потом доказать всем, что «Imagine» круче, чем «Ram». И ведь удалось!

Наверное, как и всякого умного человека, его грызла тоска, заставляя вечно куда-то бежать, совершать безумства. Он с трудом представлял, как нужно жить, и не боялся смерти.

«Мне не страшно умирать, - писал он в короткой автобиографии. - Я готов к смерти, потому что не верю в нее. Это все равно, что выйти из одной машины и пересесть в другую».

Вряд ли это была рисовка. Просто он считал себя свободным от всех обязательств, в том числе и от обязательств перед жизнью. Free as a bird.

Так кем же он был? Просто парнем из нашего города? Инопланетянином, случайно сбившимся с маршрута? Астероидом «4147 Леннон», стремительно несущимся сквозь Вселенную?

«Я всегда летаю, когда мне грозит опасность», - однажды признался он. Так почему же не улетел, когда негодяй Чепмен нажал на курок?

Наверное, он тогда не знал, что он астероид (порядковый номер и его имя астероиду присвоили спустя много лет), а ощущал себя маленькой черной птицей, безмерно уставшей от жизни.

Я верю, что там, где он сейчас находится, он встретил свою мать Джулию, которую потерял 17-летним, и друга Джорджа, и всех, кто был ему дорог. И что он обрел наконец свой рай.

Я представляю это так: ночь, лесная поляна, медленно несущая свои воды река, костер, вокруг которого сидят все близкие и любимые, все, кого мы потеряли; кто-то чуть слышно наигрывает на гитаре и напевает что-нибудь простенькое, может быть «Strawberry Fields Forever»...