Раньше, после «Возвращения» и «Изгнания», принято было Андрея Звягинцева считать режиссером-космополитом, к тому же избегающим в своих картинах социальной направленности. Он сам признавался, что эта тематика его не особенно интересовала. Но после «Елены», «Левиафана» и теперь «Нелюбви», когда режиссер представлял свою новую драму в Канне, на пресс-конференции ему даже предложили считать «Нелюбовь» завершением трилогии. И, хотя Звягинцев с таким объединением трех этих фильмов не согласен; хотя в «Нелюбви», как и в двух его первых картинах, изображаются внутрисемейные отношения, — все же фильм — больше всего о России и россиянах.

Семейная пара — Женя, 32 лет (Марьяна Спивак), и Борис, 37—38 (Алексей Розин), — в процессе тяжелого развода с долгой продажей огромной квартиры, новыми любовниками, постоянной руганью и громким выяснением вопроса, куда девать 12-летнего сына Алешу. Папа никак не желает тащить старого и надоевшего ребенка в новую жизнь и тесную квартирку, в которой теперь живет с девушкой Машей, новым ребенком и тещей (почему, кстати, при его заработке, — вопрос к сценарию, как и факт принадлежности общей квартиры одной Жене). Мама папу ненавидит всей душой, к ребенку любви, по ее же собственным словам, подкрепляемым поведением («Какой там мужик, чуть что — сразу в слезы»; «Ты чё такой квёлый?»), не испытывает и, более того, никогда его не хотела, отца его не любила и замуж вышла по залету. Бабушка, Женина мать, растила ее «без любви, одни правила, одна дисциплина» и Лешу брать к себе после развода дочери категорически отказывается. Подслушав разговор родителей о том, что с ним собираются делать дальше, мальчик-с-пальчик убегает из дома. Искать его берутся — и ищут на совесть — волонтеры при вялотекущем участии полиции.

Сначала кажется, что фильм точнее было бы назвать словом «Ненависть», оно ярче отражает чувства персонажей, выдаваемые потоком, взахлеб. Что ненавистью пропитано здесь всё и люди просто не могут уживаться даже на девяноста квадратных метрах с чудесными видами из больших окон, даже сами с собой в пределах своего дома, который никто ни у кого отнимать не приходит. Но потом становится предельно ясно, что имеет в виду Звягинцев — каково жить в отсутствие бога, божьей искры, ведь бог есть любовь, а раз нелюбовь, значит бога нет или люди его забыли.

А что бога здесь — в контексте современной России, разумеется, — нет или его забыли, тоже очень хорошо понятно по многим признакам. Полгода назад в интервью «Форбс» Звягинцев говорил о том, что социальная тема начала его волновать, когда «стал на глазах меняться климат в стране — нравственный, этический, эстетический», — так появился «Левиафан». И что «в государстве, и в частности в российском государстве нынешнего образца, человек просто не предусмотрен». То есть, обозначая вечный свой и главный интерес, драму человека, Звягинцев концентрируется на драме человека в современной России. Борис, главный персонаж «Нелюбви», работает в отделе продаж корпорации, которую возглавляет таинственный Борода — «православный на всю голову, борода лопатой и костюмчик от Brioni».

Сотрудникам запрещено разводиться — грешно: некоторые приводят на корпоратив подставных жен, лишь бы не узнали о разводе и не уволили. Все ужасно боятся потерять работу, потому что привыкли к сладкой жизни: комплексные обеды в корпоративной столовой, хорошая зарплата, оплачиваемый отпуск, кредиты. Можно и потерпеть, побыть православным. «Квартира просторная, экология, торговый центр строят. И храм рядом есть». — «Храм? Храм — это хорошо». Мать Жени, «Сталин в юбке», «злая одинокая стерва», воспитывавшая девочку без тени любви, типичная советская толстая тетка, которая круглый год живет в диких условиях на разваливающейся даче, когда приезжают к ней искать внука, подозревает, что положили глаз на ее «дом». «Я вам ничего не отдам! Только — Богу!» Имея в виду Церковь. И далее — хрестоматийный кукиш в лицо. Такая Россия у Звягинцева — негуманная, лицемерная, безлюбовная, выхолощенная, безбожная.

Но обвинять его в русофобии — последнее дело. Даже если вы относитесь к аудитории программ Киселева, зомбирующее действие которых режиссер педантично, как он делает всё, вырисовывает в финале «Нелюбви». Даже если «хорошо понимаете», за что Звягинцева «так любят» на Западе и считают главным сегодня русским режиссером. Сбежал мальчик от двух не любящих, не умеющих любить и не знающих, что такое любовь, родителей. Но ищут его — активно и профессионально — десятки волонтеров. То есть людей, которым за эти поиски не платят: работают они где-то еще, а после работы или в выходные, услышав по связи, что кто-то пропал, добровольно отправляются его искать. Получается, десятки ответственных людей — против двух безответственных. Кроме того, семейка Леши — типична: яркая тридцатилетняя эгоистка, material girl, в юности натворившая глупостей; несчастный безвольный мужик, адски боящийся потерять работу; злая бабка из поколения дефицитного всего — еды, одежды, жилья, мужчин, любви. А волонтеры — нет, мы о них ничего не знаем. Просто люди, которым не все равно. И, говорит Звягинцев, таких людей немало. Какая уж тут русофобия.

Однако у этого полузнакомства, схематичного изображения добра, есть другая сторона. Кто смотрит внимательно, ее заметит. Вот Борис заходит в лифт, кого-то нечаянно задел — извиняется, говорит по мобильнику в присутствии чужих — извиняется. Вот Женя в метро, идет к выходу, случайно толкнула парня — тут же извиняется, тот кивает в ответ. Вы не знаете этого мужчину, вы не знаете эту женщину — молодая, высокая, ухоженная, вежливая: как можно догадаться, что вчера вечером она матом орала на мужа, что их ребенок ей не нужен и она его после развода к себе не возьмет, — а тот стоял за дверью, все слышал и ревел? Так и с безликими волонтерами — мы не знаем, почему конкретно вот этот парень взялся помогать другим. Может, кого-то из его близких когда-то после безуспешных поисков выловили в реке. У зла есть имя — у добра его нет, только неизвестное прошлое.

И нелюбовь эта российская — ее истоки тоже нужно искать в прошлом. Почему выходит так, что человек не знает любви, — потому что не видел ее от родителей, а те — от своих, и так далее, к началу прошлого века и величайшей из всех трагедии становления и бытия советской государственности. Человек крутится, как мышь в колесе, и спустя один круг оказывается на том же самом месте — с новой женой, не такой стервой, как предыдущая, зато глупой и пустой как пробка, с новым младенцем — но таким же нелюбимым; или в новых отношениях — казалось бы, взрослых и уже «по любви» — но снова ее нет, только внутренняя пустота и вытаращенные глаза, послушно следящие за изображением по ящику — пропагандистскими репортажами про Украину и Донбасс. Этот политический фон, которого раньше не было у Звягинцева, — единственная китчевая (если не считать владельца православной корпорации и проституток в ресторане) деталь «Нелюбви», но, похоже, российская действительность, по мнению режиссера, настолько уродлива, что без этого в прямом смысле кричащего фона картина будет неполной.

И он, начинавший с почти библейских персонажей, а затем ставивший их перед злободневным фоном с продажными ментами и православными попами, теперь выводит эту дневную злобу на первый план, обвиняя в безбожии и нелюбви само российское государство. Плохо, что оно его не услышит. Хорошо, если услышим мы.