— Как спектакль? — спрашиваю у своей семьи, которую в полном составе отправила на спектакль «Эшелон» в Молодежный театр. Сама я иду днем позже — театр пригласил краснодарских блогеров и активных участников соцсетей на спектакль и встречу с актерами.

— Очень, очень хорошо, — отвечает сестра, — мы все рыдали. И даже Ванечка.

Ванечка — очаровательный молодой шалопай, которому только и дай, что посидеть на drive2.ru и ром с колой. Но после просмотра спектакля «Эшелон» я охотно верю в слезы из его всегда торжествующих, красивых и наглых глаз.

— Я не увидел в этом спектакле психологии победителей. Никакого, как бы это сказать, взгляда вперед. Не много ли в жизни негатива, чтобы погружаться в него еще и сознательно, в свободное время? — высказывается один из блогеров в антракте.

По суровым невысохшим глазам обступивших его девушек я предполагаю, что сейчас они разорвут этого любителя позитива на части — как могли бы расправиться с фрицем, дружно навалившись, русские бабы, интеллигентные москвички и пока не ставшие ни тем, ни другим, но обещающие стать, конечно, и тем и другим девчушки, которую неделю трясущиеся в поезде в эвакуацию.

Эти женщины, девушки и девочки — персонажи спектакля «Эшелон» по повести Михаила Рощина, но еще и более или менее полный паттерн поведения в условиях большого горя. И, хотя один из присутствовавших блогеров охарактеризовал в своем ЖЖ состояние героинь «Эшелона» как перманентное «наматывание соплей на кулак», у меня вот нет никакой уверенности, что самая сильная из нас (зрительниц) была бы в этой ситуации выдержаннее, чем самая истеричная из них (героинь).

— А ты плакала на спектакле? — спрашивает меня сестра на другой день после показа для условных блогеров. 

Я не плакала на спектакле. Я плакала после.

В фойе Молодежного театра было устроено чаепитие, на котором за одним столом оказались актеры театра и группа людей под кодовым названием «блогеры» (профессиональных блогеров среди них было едва ли два). Сначала актеры вежливо интересовались, что за зверь такой — блогер, и спрашивали наше мнение о спектакле и его актуальности. А потом, то ли у нас были такие внимающие лица, то ли просто пришло время, трубу прорвало, и с той стороны стола на нас потекла ржавая правда о жизни Молодежного театра.

Что звук последний раз меняли в девяностые, и на недавнем спектакле как затрещит все, а звукорежиссер не всемогущий, и каждый раз — как по минному полю.

Что исторические костюмы и реквизит, которые в «нормальных» театрах изготавливаются и состариваются специально, в Молодежке разыскивают чуть ли не на мусорках и по секонд-хендам: историческая правда, да, только вот работать в них крайне некомфортно. Андрей Трегубов, который уже не служит в театре, но поддерживает с ним дружеские отношения, рассказал, что отыграл несколько десятков спектаклей «Звездопад» в одной фуфайке сороковых годов без стирки, потому что при стирке она бы попросту развалилась.

Что Достоевский и Чехов надоели руководству «Премьеры» до такой степени, что сверху была спущена директива не ставить классику: зрителю нужно шоу, удовлетворите зрителя.

Что это на самом деле не так уж и важно, потому что ставить все равно нечего, не с кем и не на что: Молодежный театр сейчас — тело без головы. После того, как театр распрощался с главным режиссером Владимиром Рогульченко (тема, заслуживающая отдельного раскрытия), эта должность так и остается вакантной.

Получить хорошего режиссера, соответствующего по уровню все еще, несмотря ни на какие трудности,  блестящей труппе Молодежного театра, при 28 400 рублях оклада, предусмотренного для этого поста, практически невозможно. Рассматривается работа с приглашенным режиссером на гонорарной основе, но и для этого должно быть что предложить режиссеру, а значит, опять все упирается в заинтересованность в этом руководства творческого объединения.

О том, что труппа не может полноценно репетировать, потому что то один актер зарабатывает свой хлеб на свадьбе, то другой на похоронах, и говорить не приходится. Сами актеры заявляют: наша зарплата не повышалась с 2008 года (цены на билеты за это время увеличились в три раза, но непосредственно театру от этого лучше не стало), но нас не это волнует, а то, что театр фактически разваливается — и как здание, и как творческая единица.

В большой и, как мы видим по некоторым другим проектам, богатой структуре творческого объединения «Премьера» Молодежный театр оказался своего рода аутсайдером. Неужели только потому, что он делает не шоу, а высокую культуру, которая, приходится думать, не нужна стране на государственном уровне?

В восьмом или девятом классе нас привели в Молодежный театр на спектакль «Тень» по пьесе-притче Евгения Шварца. Я помню, мы сидели в первом ряду, и нас не отпускал восторг и какое-то ощущение измененной, расширившейся и чудесной реальности оттого, что сцена начинается прямо у наших ног — ее нет вовсе, мы все — часть сценического пространства, театральной условности, у которой стерли границы. Так для меня начался театр — не как скучные попытки окультуривания, предпринимаемые школой, а как часть жизни, без которой она невозможна.

Потом был «Убивец» (вы помните, как шли по деревянным мосткам через черную воду петербургских каналов, как питерский дождь вдруг проливался прямо с неба маленького зала Молодежки? Как грандиозен и страшен был Свидригайлов-Слободянюк и как единственно возможны — Раскольников-Минаев и Сонечка-Яковлева?); «Над пропастью во ржи» (невысокий и уже тогда полноватый Иван Чиров говорил от имени Холдена Колфилда, какой он ужасно высокий и худой — и мы ему верили, потому что не поверить ему было невозможно: это был самый настоящий Холден Колфилд); трудные и важные «Сцены в доме Бессеменовых», после которых, только выйдя из зала, зрители бросались звонить своим родителям; смешные до катарсиса «Кьоджинские перепалки»; смелый «Портной»; «Письма любви», на которые вообще можно ходить бесконечно, в каждой новой влюбленности, на каждом новом этапе жизни; чеховские «Чайка» и «Три года», неожиданные абсурдистские «Стулья» по Ионеско, «Отцы и дети», «Куколка» по Аверченко…

Часы, проведенные на этих и других, все не перечислишь, спектаклях Молодежного театра, были редким временем, когда я безоговорочно любила свой город, когда я не ощущала его повсеместную, как будто предумышленную провинциальность — потому что Молодежный театр провинциальным назвать никак нельзя, во всяком случае, не в оценочном смысле. И бывая в драматических театрах Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, Пензы, я всегда с удовольствием думала, что наша Молодежка им ничем не уступит. И это, может, была и есть единственная область в моих многочисленных путешествиях, когда сравнение оказывается в пользу Краснодара.

В моем случае и в случае многих моих друзей и ровесников художественный вкус, мировоззрение и представление о нравственном законе складывались под значительным (как я понимаю теперь) влиянием Молодежного театра. Театр, таким образом, выполнил свою прямую, определенную форматом функцию. Не развлекать и не поучать — органично формировать содержание светлых голов новых краснодарцев.

Воспитание театром началось для нас еще в девяностые. Это их сейчас называют лихими, но, по словам актеров Молодежки, те времена были для театра настоящим Золотым веком по сравнению с тем, что происходит сейчас.                

Осенью 2011 года в Молодежном театре открылся юбилейный двадцатый сезон. Театр, в котором часть звуковой и световой техники, не говоря уже о мебели в гримерных и актерской гостиной, не менялась со времен открытия, получил в подарок от учредителей ксерокс. На двадцатилетие. Театр. Ксерокс.

Пока я в сторонке оплакивала горькую судьбу театра, а театральные дети меня всячески утешали (в театре образовалось несколько актерских семей, у них растут сыновья и дочки, многие уже играют в спектаклях), деятельные блогеры придумывали пути выхода из ситуации. «А давайте заручимся поддержкой какого-нибудь депутата, чтобы он транслировал нужды театра в администрации?» Давайте.

«А давайте найдем спонсоров, создадим клуб друзей театра, которые, как известно, познаются в беде?» Вот это уже действительно давайте. Только проблема в том, что у Молодежного театра нет ни юридического лица, ни собственного счета, и никакие внешние поступления ни от каких спонсоров технически невозможны. Разве что вы сами купите новый звук и принесете в театр.     

Я ничего не понимаю в счетах, юридических лицах и формах спонсорства. Но я понимаю, что Молодежку надо спасать. Опять я включаю пафос, но спасать Молодежный театр — значит спасать краснодарскую молодежь. Это, а не принимать разнообразные невнятные законы с призвуками гомофобии.

«Формирование духовно-нравственных качеств личности, сохранение и развитие традиционной российской духовности, воспитание нравственности у детей» — оно вот здесь происходит, вот в этих уже изрядно обветшавших стенах. И в Краснодаре — почти исключительно здесь. Это не тот город, где можно лишиться театра и ничего не потерять.

Люди, которые делают краснодарский Молодежный театр сегодня, — герои. Герои подлинных, каждодневных, а не заявленных на бумаге боев за культурную, просвещенную Россию. Они делают театр вопреки всему, без главного режиссера (то есть, в ситуации камерного театра, без вожака и отца родного), без финансовых результатов, без самого необходимого. Но со страстью и самоотдачей, которые, вот уж действительно, и есть молодость.

И это та молодость, которая должна быть вечной.