Это получается само собой — примерно так же, как в прошлый раз, после другой душераздирающей статьи в «Русском репортере» (или где-то еще, мало ли у нас правдолюбцев, но «РР» расправляется с душой ловчее, чем многие) я совершенно непредумышленно оказалась на сайте австралийского правительства. А в следующий раз окажусь на сайте новозеландского.

В тот момент, когда остается вставить последний паззл, чтобы увидеть картину моей счастливой жизни в морозоустойчивом Квебеке или в чуть более теплом и куда более англоязычном Торонто (а вы знали, что Торонто — самый иммигрантский город мира? 47 % его жителей родились не в Канаде), за спиной возникает образ школьной подруги и кладет мне невидимую руку на плечо. 

— Предатель Родины, — говорит образ, делая особый упор на заглавную букву «Р».

Что мне остается делать? Я начинаю думать о Родине. О Есенине, об уральских сосновых лесах (но тут вот недавно выяснилось, что в Португалии есть точно такие же), о белом доме в Благовещенке, где летом снова соберутся друзья. Больше ничего хорошего на ум не приходит, зато из всех щелей подсознания лезет статья из «Русского репортера».

— А Ахматова? — это уже не образ подруги, это я. Для меня Ахматова — это «Когда я стану царицей, Выстрою шесть броненосцев И шесть канонерских лодок, Чтобы бухты мои охраняли До самого Фиолента», а не «Реквием» и остальное мучительное (мученическое?) героическое.

Но прошлым летом я сидела во дворе Фонтанного дома в Петербурге и укладывала в голове полученную от аудиогида информацию (для меня это, конечно же, не было новостью, но подобные вещи воспринимаются совсем иначе, когда есть хоть малейший повод провести параллель с собой): у автора «Реквиема» была совершенно реальная и далеко не единственная возможность покинуть страну, но она продолжала жить в коммуналке и смотреть широко открытыми глазами на то, как ее близких убивают. Потому что Родина. 

— Зато тебе достаточно одной жалостливой статьи, чтобы начать собирать вещи. Только вот тебя, в отличие от Ахматовой, никуда не зовут, — и это такая горькая правда, что я уже не разбираю, я это или образ подруги, а снова засыпаю, потому что так жить тем более нельзя.

А на следующее утро, которое всегда мудренее, мне приходит в голову светлая мысль. Несколько наводящих вопросов в мессенджере — и догадка подтверждается: моя школьная подруга, которой нравится идея (теперь уже вернее сказать — факт) Олимпиады в Сочи, которая не боится рожать в этой стране детей и которая на последних президентских выборах приняла то же решение, что и большинство россиян, не читает ни «Русский репортер», ни иностранную прессу, ни общественно-политические блоги, ни «Сноб».

Я без торжества, но с облегчением обращаюсь к образу подруги:

— Вот видишь, дело не в том, что я хочу уехать из страны, а ты нет. Дело в том, что мы живем с тобой в двух совершенно разных странах. Я бы тоже не боялась рожать и любила бы Родину, если бы не читала всего этого.

— Ну так и не читай! Можно подумать, тебя кто-то заставляет.

Какое прекрасное, свежее решение. И то верно: стало ли тем несправедливо обиженным, оскорбленным и униженным, проклятым и убитым, о которых я читала вчера, легче оттого, что я прорыдала полдня? Нет. Стало ли мне хуже? О да. Зачем же портить еще одну жизнь вдобавок к тем, уже безвозвратно загубленным? Не лучше ли скорректировать список чтения, сократив его до, скажем, «Афиши-Еды» и «Афиши-Мира» и забивать себе голову названиями вин и маршрутами предстоящих путешествий, а не скорбью этого мира?

Нет, не лучше. Потому что несправедливость существует только по той причине, что большинство ее игнорирует. Потому что это и есть деструкция общества, ладно бы гражданского — как такового. Потому что оскорбленные и униженные из этой статьи, из всех тысяч статей, которые звонят в колокола тревоги и которые сотни тысяч школьных подруг не читают в наивной уверенности, что колокол звонит не по ним, — все они рядом с нами, среди нас, такие же, как мы. Они, если как следует подумать, — и есть мы. 

Я помню, как перед выборами я от нескольких знакомых услышала почти слово в слово одну точку зрения: «Митинги? Какие митинги? Люди живут хорошо, люди богатеют, люди ездят за границу и покупают дорогие машины. Чего вам еще надо? Take it easy».

Но эти же самые, если как следует подумать, люди ведут многолетние судебные тяжбы без всякой надежды выбраться из кафкианского кошмара российского правосудия, теряют детей в армии и в больницах, незаконно лишаются прав, собственности, жилья, свободы, жизни, просиживают часы в очередях за рецептом на банальные глазные капли, потому что слишком много желающих применить их не по назначению. И несть примерам числа. И закрывать на этих людей глаза, сочинять разницу между собой, благополучным, и ими, несчастненькими, — это и значит быть скотом, которому главное задать корма, чтобы он не взбрыкивал.   

Но что мне, лично мне делать, если я не могу все прочитанное просто принимать к сведению? Заедать каждый материал упаковкой антидепрессантов? Убить себя об стену? Заколотить входную дверь изнутри, изолировав себя от этого жестокого мира? Или ждать, пока звонящих в колокола окончательно вразумят и пресса приобретет по-советски оптимистичный характер: «самолет разбился, жертв нет»?

Я выдыхаю — и возвращаюсь на сайт канадского правительства.

— Предатель Родины, — хором шипят образ подруги, Ахматова и та часть меня, которая Россию на самом деле очень-очень любит и продолжает верить, что все это дурной сон или затянувшиеся вспышки на Солнце, скоро все пройдет и мы все заживем счастливо, с чистой совестью полистывая за ужином National Geographic.

— Родину мы проиграли месяц назад, — отвечает другая, большая часть.