Рекламный режиссер Тоби Грисони (Адам Драйвер) приехал со своей командой в испанскую глухомань, чтобы снять для ролика сцену с Дон Кихотом и Санчо Пансой. Десять лет назад Тоби уже работал в расположенной рядом деревне над своим дипломным фильмом о Дон Кихоте, актеров для которого нашел здесь же, среди местных жителей. Дон Кихота изображал сапожник Хавьер (Джонатан Прайс, Его Воробейшество из «Игры престолов») — теперь, спустя десять лет, режиссер встречает спятившего Хавьера, который решил, что он настоящий Дон Кихот, а Тоби — его Санчо.

«Человек, который убил Дон Кихота» шел на экраны двадцать лет — с тех пор как в 1998-м Терри Гиллиам впервые использовал это название для своей экранизации Сервантеса и переписал сценарий (фильм был задуман в 89-м), включив в него Тоби Грисони, которого должен был играть Джонни Депп. В 2000 году начались съемки, но Жан Рошфор, игравший Дон Кихота, из-за травмы не смог продолжить работу. Когда в очередной раз о съемках заговорили в 2014 году, на роль хитроумного идальго предполагался Джон Хёрт. Оба легендарных актера, и Рошфор и Хёрт, умерли в прошлом году. В титрах состоявшегося, наконец, «Дон Кихота» Гиллиама — посвящение обоим.

Терри Гиллиам заставляет вспомнить, что «Дон Кихота» Сервантес писал как пародию на рыцарские романы, а за четыреста прошедших с тех пор лет, и особенно последние сто, когда приключения ламанчского идола экранизировали сто раз, его образ сильно прибавил трагичности (например, в советских экранизациях). Причем для трагикомичности ситуации Гиллиаму нужен не прекрасный Джонатан Прайс, внешне копия старого идальго, а молодой усатый Адам Драйвер, он же джармушевский Патерсон, он же скорсезевский мученик, он же полуавтобиографический Адам Саклер из «Девочек» Лены Данем, и сюда именно эта его последняя, из драмеди, манера недоигрывать, как будто нескладно играя самого себя, вписывается идеально.

«Человек, который убил Дон Кихота» — это мир глазами Тоби Грисони, который хотел быть Терри Гиллиамом, стал Доном Дрейпером, а потом встретил Дон Кихота, Рыцаря Зеркал, великанов, двух-трех Дульсиней и что-то в жизни такое неуловимое понял, а что именно — жизнь покажет.

Гиллиаму удается ни разу не обмануть зрителя своим новым запредельно космополитичным воображариумом, ни разу не давая и отдышаться от скорости происходящего.

Это вольное переложение Сервантеса не посвящено драме непризнанности, в которой погрязают артхаусные экранизации, режиссер не истерит, как вполне справедливо мог бы, доведенный до отчаяния двадцатилетним производственным адом, не заигрывает со зрителем по-соррентиновски, описывая великую красоту под коллаборации с Дэвидом Геттой и набор жизненных псевдопремудростей. Гиллиам даже не впадает в донкихотство — за это ему отдельное спасибо, как за Драйвера, Прайса и, кстати, отличного Скарсгорда. Он совершенно прав, делая большое кино о том, что знает — как трудно делать кино, неблагодарно и смешно и какую роль во всем этом мытарстве играют ветряные мельницы.

Киноязык Гиллиама прост, как идея Сервантеса высмеять соперника по писательскому цеху, и метафоричен, как ее результат. Язык — еще проще: в самый разгар очередной яростной фантазии — «пора валить, Дон». Мы должны помнить, что русские олигархи с одинаково оканчивающимися фамилиями («как такое вообще может быть?») владеют замками в Испании не просто так — они те еще козлы, сделавшие состояние на продажах водки и все как один помешанные на театре.

И что поскреби любую пару людей — и первый будет Дон Кихот, а второй — его верный «броненосец» Санчо Панса. И что каждый день можно встречать словами «начинается прекрасный день для приключений, Санчо». И что все это, разумеется, сильное упрощение — но и бестселлер свой четыреста лет назад Сервантес задумывал как пародию на рыцарские романы.