Деловитые делились опытом: как задать вопрос. Все-таки 1200 журналистов в зале –  конкуренция изрядная. Опытные заранее  распечатывали ключевое слово на принтере. Например, «Часы». Или «ВТО». Креативные принесли с собой флажки или воздушные шарики - размахиванье ими увеличивает шансы получить микрофон. Терпеливые утверждали, что главное зайти, как только начнут пускать в зал, сесть на место в первых рядах и уже его не покидать. «А то встанешь – и сразу займут».

Путин переиграл всех. Во-первых, прибыл вовремя (5 минут задержки – для него не срок). Во-вторых, сообщил, что знает, когда настанет конец света –  через 4,5 миллиарда лет. Когда Солнце выработает свой ресурс и потухнет. В-третьих, разрушил все тактические построения оппонентов. Так, опытный представитель Азербайджана, запасшийся и флажком, и табличками «Баку» и «Салям», и коллегами, которые вскакивали и хором восклицали «Ба-ку! Ба-ку!», так и не смог задать свой вопрос. Зато внимание президента привлекла «девушка со зверюшками какими-то». Барышня семафорила планшетом, установив на него картинку с котом. Это сработало, доказав актуальность сочетания «айпад + котэ». Впрочем, вопрос оказался под стать подходу – пятый раз об усыновлении.

В целом  же мои коллеги продемонстрировали приверженность всего двум скучным  и совершенно безболезненным для  отвечающего «жанрам» псевдожурналистики: ходоки у Ленина и остренький вопросец.

Ходоки, без которых не обходится ни одно мероприятие такого уровня, предсказуемо лоббировали свои интересы. «У нас сняли поезд, оставив без сообщения с большой землей 4,5 тысячи жителей 11-ти поселков». - «Разберемся». - «У нас урезали финансирование радиоканала – деятели культуры просят помочь». - «Рассмотрим». - «Профсоюз бортпроводников и летчиков волнуется…». - «Успокойтесь».

Слушать все это было скучно, но на самом  деле это была сама четкая и полезная часть разговора. В конце–концов за каждым «ходоком» стояли живые люди, сообщества с реальными проблемами. И если есть шанс через обращение к Путину проблемы решить – грешно этим не пользоваться. А что обращения ходоков сопровождались ритуальными поклонами и хвалами, так это издержки жанра.

Путина пригласили на праздник добычи двухсотмиллионной тонны угля в Кузбас, на зимнюю рыбалку в Астрахань, на конгресс летчиков, на российскую выставку в Польше. Поблагодарили за поддержку «в организации празднования 1000-летия единения мордовского народа с народами России», за ЧМ-2018 в Саранске, за вбитый серебряный костыль будущей ж/д ветки в Туве, за помощь бортпроводникам и диспетчерам. Радостно отрапортовали о рождении тридцатитысячного младенца в Алтайском крае, о выходе Калмыкии из позорного списка сильно дотируемых регионов, и даже о рекордном урожае сахарной свеклы. Жители бескрайней державы передавали поздравления от последних еще живых школьных учительниц Владимира Владимировича. Оглашали приветы от дочек и просили для них автографы. Воистину это было единение народа со своим избранником. Аллилуйя!

И только наличие в зале всяких креативных с котиками в айпадах и претензиями  к «закону Димы Яковлева» мешало превращению Дня чекиста в День согласия и примирения. Ибо они задавали остренькие вопросцы.

Остренький вопросец отличается от острого вопроса тем, что его цель не получить ответ, а прозвучать. Острый вопрос задать трудно – для этого нужно досконально знать суть проблемы, то есть – заниматься ею, а не трындеть на досуге. Для «остренького» достаточно выпадов в сторону собеседника, намека на его нечестность, недееспособность, недоиформированность.

Остренький вопросец - удобная вещь. Она позволяет: показать себя д' Артаньяном среди альтернативных мужчин и Дон Кихотом среди мельниц; предоставить  оппоненту возможность отмахнуться  в стиле «сам дурак», после чего снисходительно заметить: «Другого мы и не ждали»; продемонстрировать оппоненту: я просто дурачок, на которого не обижаются и до борьбы с которым  не снисходят. Это важно, ибо деньги приносит не борьба, а ее имитация.

После первого же ответа Путина, дескать, принимаемый депутатами закон о запрете усыновления в Америку, это не акция против американцев-усыновителей, а реакция на недопустимое поведение властей США, острый вопрос мог быть только один. «Коль уж вы, Владимир Владимирович, говорите, что «с Россией так нельзя», означает ли это, что престиж страны для вас важнее 900-1000 сирот -инвалидов, ежегодно обретающих семью в США?»

В зависимости от ответа (он же все равно скажет, что детские судьбы превыше всего) можно поинтересоваться: «Какому  идиоту пришло в голову сделать закон, призванный защитить наших детей,  ответом на «список Магнитского»? То есть, вы к себе некоторых наших негодяев не пустите, а мы за это вам еще и наших инвалидов усыновлять не дадим?»

Запрет на усыновление в Америку может быть нужным и важным – детей надо защищать, партнеров надо заставлять выполнять соглашения, да и престиж Отчизны – вопрос не праздный. Но в связке со «списком Магнитского» он сразу трансформируется в «я задавлю свою канарейку за то, что ты запрещаешь мне в носу ковыряться».

Дальше  могли быть другие вопросы, каждый из которых ставил бы отвечающего перед  вилкой и заставлял идти дальше. Но эти вопросы заданы не были. Вместо них пять раз прозвучало волшебное  «Я все-таки не понял(а), каково ваше отношение  к инициативе депутатов, которая скоро ляжет к вам на подпись?»

Вот это  и есть наша остренькая журналистика, которая «все-таки не понимает». А  что там не понимать? Тебе в лоб  говорят (простите за длинную цитату): «Мы считаем, что это отношение, не соответствующее ни духу, ни букве тех соглашений, которые мы с Соединенными Штатами подписываем. Это даже такое пренебрежительное, я бы сказал, отношение. Именно на это и направлено принятие соответствующих решений. А там что такое? Пошли вон – и весь разговор. Так нельзя с Россией поступать…»

Где тут защита детей? Где обеспокоенность их судьбой? Что же вы все-таки не поняли? Я не понял только одного: зачем  вы сюда пришли, такие непонятливые?

Впрочем, может это во мне говорит досада. Сам-то я ни одного вопроса задать не смог. Не повезло.

Зато президент себя чувствовал хорошо. Иногда он, конечно, лицом каменел, и челюсть грозно выпячивал, но сдается мне — это была комедия. Что ему переживать, если на каждый вопрос с подковыкой он может не отвечать, а возмущаться: «Я уже объяснял, но объясню еще раз, это неприемлемо!» Дескать у них там негров линчуют, у самих – Гуантанамо, а они нас Магнитским шпыняют. У нас уровень налогового администрирования в мировом рейтинге выше американского, а вы… Вы попробуйте у них на копа резкое движение сделать – получите пулю в лоб, а суд копа оправдает. А себе — белоленточным демонстрантам — вы, значит, на наших полицейских нападать разрешаете?

И, конечно, вся эта аргументация укладывается в классическое: «Я чё? Я – ничё! Другие вон чё и то – ничё…» Но журналистам–оппонентам этого достаточно. В рамках остренького вопроса это приемлемо. А гаранту это тоже по душе. Он щелкает по носу сопляков, начинающих вопрос обиженным: «Спасибо, что через три с половиной часа обратили внимание на интернет…» Он тыкает молокососов с понтами и понтярщиков в возрасте носом в «лужу» их же собственного производства. Мол, вы определитесь в желаниях. А то вчера требовали не сажать за экономические преступления, а сегодня недовольны, что Васильева под домашним арестом, а не в изоляторе, как Магнитский, проходивший тоже по экономическому преступлению.

Дескать, мы, власть, учитываем ваши пожелания, а они у вас постоянно меняются. Вы уж будьте добры - зафиксируйте где-то свои принципы.

На самом деле, сидя в зале, я понимал, что это – нормально, иначе и быть не может. И в то же время испытывал ужасный стыд за себя и свою профессию. Перед нами сидел человек, говоривший очень много странного, подставлявшийся, порой – противоречащий собственной логике. И этот человек вчистую переигрывал «журналистскую элиту». Путина можно было поймать на множестве несоответствий, заставить говорить по делу. Но журналисты потрясали плакатиками с названиями каналов и изданий, вскакивали и подпрыгивали, стараясь попасть к микрофону. И спрашивали однотипную ерунду, словно отбивали мяч «пыром» - абы куда, лишь бы сильно. Путин отбивал и брал такие мячи, не потея.

Мне он напоминал вернувшегося из армии  десантника, который после сельской дискотеки «буцкает» десяток пэтэушников, решивших, что количество дает им преимущество. Или — старого пса, валяющего щенков по пыльному двору. Щенки наскакивают, рычат, а он их отбрасывает и бьет клыками до визга, но не рвет – пока незачем.

За  всем этим прорисовывается портрет  современного властителя России. Человека, для которого основной проблемой во взаимоотношениях с  державой становится обидка - «нас кинули». Который, вместо того чтобы «кинуть» обидчика в ответ,  впадает в «пацанскую» амбицию.

Что еще  можно сказать об этом человеке? У него есть мощнейший внутренний стержень, отчего он предсказуем. Он плохо гнется, но при высоких температурах - перековывается. В рамках «оперативного простора» он умен и дерзок. А еще – чужд формальной вежливости. Он легко переходит к провокациям, охотно использует слабости противника и с удовольствием «разводит» тех, в ком не видит соперника. К сопернику, как уже сказано, применяются не «разводки», а демонстрация силы.

Я не скажу, плохо это или хорошо. Это просто есть и многое объясняет в  современной политике в России. Кстати, очень четко об этом высказался и сам Путин. Правда, он имел в виду высказывания французских политиков в адрес Жерара Депардье, оскорбившие актера: «Как любые чиновники высокого и среднего ранга, мы всегда защищаем свою политику, принимаемые нами решения. Если это было сделано как-то не очень аккуратно, это досадное происшествие, не более того…»

Не  более того… Сдается мне –  это и о запрете на усыновление. И о самой пресс-конференции, во время которой Путин заговорил  словами Иисуса: «Кто из вас без  греха, пусть первый бросит в меня камень». Это, к слову, касалось ошибок, которые Владимир Владимирович, возможно, за собой числит. После фразы о Махатме Ганди, с уходом которого Путину и поговорить не с кем, это шаг в вечность вперед.

И, тем  не менее, Путин – плоть от плоти нашего народа. Это замечательно иллюстрирует его пикировка с журналисткой Марией из Владивостока.

Приводить всю дискуссию не стану – Мария  надолго захватила микрофон и  вволю посамовыражалась. После путаных, многосложных, нелогичных не то вопросов, не то заявлений газетчицы Путин наконец оборвал общение хамским:

— Как  вас зовут?

— Мария меня зовут.

— Маша, садись, пожалуйста. Сейчас я отвечу.

Впрочем, «Маша» приложила гаранта в обратку:

- Спасибо, Вова!

…Это  наша Родина, сынок.