В феврале 2010 года российский президент Дмитрий Медведев подписал четыре указа, касающихся войсковых казачьих обществ и их членов. Цель данной президентской инициативы — провести определённую унификацию в рядах российского казачества. В течение года во всех 10 казачьих войсках будет проведён смотр, на котором казаки должны быть в форме, соответствующей той, которая утверждена указом.

По словам заместителя руководителя администрации президента РФ (он же является председателем совета при главе российского государства по делам казачества) Александра Беглова, сегодня «форма одежды у всех казаков разная — каждый надевает ту форму, которую он считает нужной». В этом отношении теперь наведён порядок. Приоритетом же 2010 года для совета по делам казачества станет совершенствование правовой базы (должна быть проведена элементарная инвентаризация тех, кто числит себя казаками).

В этой связи возникает закономерный вопрос. Насколько современное казачье движение может быть востребовано российской властью? Для характеристики современного казачьего движения автор статьи использует термин «неоказачество». Использование данной конструкции представляется нам правомерным по нескольким причинам:

— между историческим казачеством и движением за его возрождение прошёл период почти 70-летнего перерыва;

— казачество как интегрированный социум (паттерн для «возрождения») прекратило своё существование на территории России в 1920 году после ликвидации казачьего сословия и казачьих войсковых структур и территориальных образований;

— историческое казачество претерпело значительные изменения, вызванные последствиями революций, Гражданской войны, эмиграции (1917—1920 годы) и большевистской политикой расказачивания и коллективизации. Оно утратило свои прежние социальные, экономические, политические, военно-полицейские функции;

— исходный социум оказался разбросанным практически по всем социальным группам советского общества (рабочие, колхозное крестьянство, интеллигенция, военнослужащие);

— единственной основой для идентификации потомков казаков Российской империи как представителей казачества осталась «мобилизованная память».

С конца 1980-х годов лидеры и активисты нового движения провозгласили своей основной целью возродить казачество, вернуться к историческому прошлому как к точке отсчёта для нового казачьего социума. Обращение к истории, по идее идеологов казачьего ренессанса, должно было легитимизировать политические претензии нового движения. Понятие «возрождение» и по сей день остаётся ключевым во всех документах, законодательных актах, публицистических материалах, выходящих из-под пера неоказачьих атаманов. Главная цель движения предопределила его ретроспективный характер. Неоказачье движение начало интенсивный поиск золотого века, не оконченный до сих пор. Ограниченность подобной идеологемы обрекла современных казаков на путь перманентных шараханий из крайности в крайность и в конечном итоге оставила весьма незначительные шансы и на участие в модернизационном проекте, и в конечном счёте на присутствие в актуальном политическом контексте.

Главная проблема для «возрожденцев» состояла (и состоит сегодня) в том, что обращение к опыту прошлого, «духовному багажу предков» становится для них самоцелью. Однако подобный подход исключал (и до сих пор исключает) саму мысль о том, что казачество (до упразднения территориальных казачьих образований в 1920 году и ликвидации советской властью казачьего сословия) не являлось чем-то раз и навсегда данным, не было социально-политическим монолитом. Напротив, оно представляло собой сложнейший клубок проблем и противоречий (в особенности вследствие процессов складывания индустриального общества в конце XIX — начале XX века). Однако до 1917 года казаков скрепляла в единое целое обязательная военная служба за привилегии. Социальное обособление казаков искусственно поддерживалось российскими государями, не желавшими терять фактически бесплатную военную силу (казаки снаряжались за свой счёт).

Гражданская война воздвигла много разделяющих линий между казаками (и не только по принципу белые — красные, но и монархисты — республиканцы, единонеделимцы — федералисты — самостийники). Добавим сюда также земельные отношения, взаимоотношения казачьего и неказачьего населения (особенно на Кубани и Тереке), внутриказачьи противоречия (на Кубани, например, между линейцами и черноморцами, на Дону между верховыми и низовыми казаками). Семь десятилетий коммунистического режима способствовали перемешиванию социума, результатом которого стало проникновение казаков во все основные социальные группы. Во многих случаях этот процесс сопровождался утратой казачьего самосознания, а в некоторых, наоборот, обострял его. Для кого-то принадлежность к казачеству ассоциировалась с чем-то архаичным, для кого-то — с возможностью самоидентифицироваться, а главное, самовыразиться.

К 1989—1990 годам (время появления первых неоказачьих объединений) понять, кто из жителей республик, краёв и областей Северного Кавказа больший казак, а кто меньший, было невозможно a priori. В 1993 году Северо-Кавказский НИИ экономических и социальных проблем Ростовского госуниверситета провёл исследование «Казачество и студенчество» (по стандартизированной анкете на основе случайной выборки было опрошено 815 респондентов). Результаты показали, что среди тех, кто относит себя к казакам (по разным причинам), рабочих — 12,9%, военнослужащих — 8,5%, пенсионеров — 8,1 %, фермеров — 6,3%, предпринимателей — 5,9%, работников торговли и сферы услуг — 3,3%, люмпенов — 2,6%. Но никакой особой процедуры приёма или выхода из казачества не существовало. То есть говорить о какой-либо социальной преемственности старого и нового казачества не приходилось.

В 1989—1991 годах движение неоказаков опекало руководство КПСС. В возрождении сыграли свою роль партийные комитеты всех уровней. В условиях кризиса официальной идеологии КПСС требовались новые идеи. Новое движение должно было стать (по замыслу его опекавших) одним из рычагов противодействия российскому руководству, сдерживания Б.Н. Ельцина. Опекавшие новое казачество коммунистические чиновники активно поддерживали красноказачью идею, суть которой заключалась в том, что ответственность за политику расказачивания и террор по отношению к казакам несут не большевики в целом, а «силы зла», извратившие курс В.И. Ленина. При этом персональная ответственность возлагалась на революционеров еврейского происхождения — Л.Д. Троцкого, Я.М. Свердлова и других, якобы уничтожавших казаков по принципу крови.

С крахом КПСС и распадом СССР неоказачество оказалось в свободном плавании. После 1992 года развитие казачьего движения пошло по этнократическому пути, поскольку в его основу были положены принципы крови, этнического родства, непременным атрибутом которого является ксенофобия или по меньшей мере этническая сегрегация. На повестку дня стал вопрос о провозглашении казаков отдельным этносом (субэтносом). Политический инфантилизм, обращённость в светлое прошлое стали причиной серии поражений казачьего движения на выборы всех уровней начиная с 1993 года. Ни один из казачьих лидеров не оказался в состоянии занять кресло губернатора (президента) какого-либо из русских субъектов Северного Кавказа.

С 1996 года можно говорить о начале следующего этапа казачьего возрождения. Общественное казачье движение уступает место государственному проекту. Этот процесс осуществляется посредством государственной регистрации и создания реестра казачьих сообществ. Новые тенденции по огосударствлению неоказачества имели свою логику и мотивацию. Они были связаны прежде всего с отстранением от службы политических экстремистов, привлечением к возрождению менее ангажированных, но более квалифицированных лидеров, введением единых на основе российских законов, а не обычного права, правил игры. И в этом смысле огосударствление, бесспорно, шанс на приведение нынешнего казачества в некоторое соответствие с реалиями современного гражданского общества. Но назвать этот процесс панацеей было бы неверным.

События последних лет показали, что надежды на то, что реестровое (огосударствленное) казачество окажется не столь радикальным в подходах к межэтническим и межконфессиональным отношениям, не оправдались. Более того, лозунг защиты «исконной казачьей земли» от «инородцев» оказался едва ли не составной частью идеологии региональной элиты в Краснодарском крае. Подобного рода идеи озвучивались и «государственными атаманами» в соседней Ростовской области.

Как видим, и огосударствленное казачество не избежало таких имманентных болезней процесса возрождения, как политический экстремизм, этнократия и ксенофобия. Взявшись за введение бурной неоказачьей стихии в спокойное государственное русло, российские чиновники снова, как и в начале 1990-х, не озаботились соответствием возрождаемых традиций современным реалиям. Как и в начале пути возрождения, теперь уже не только атаманы, но и сотрудники аппаратов президентской администрации и палат российского парламента не ответили на ключевой вопрос: какие современные задачи должно решать неоказачество? Проблема ведь не в том, будет ли казачий атаман утверждаться в своей должности и получать звания на Старой площади или на станичном майдане. Куда важнее для современных казачьих лидеров усвоить язык современной политической культуры, осознать, что этническими чистками и депортациями межэтнического мира ни на юге России, ни в РФ в целом не построить.

История неоказачества со всей очевидностью доказала, что сам концепт «возрождение», возникший под влиянием перестроечной конъюнктуры, нуждается в существенной корректировке и ревизии. Вопрос «А что, собственно, неоказачьи лидеры собираются возрождать?» не является просто досужим любопытством. Ведь нельзя же, в самом деле, возрождать походы за зипунами, дуваны, феодальное, по сути общинное землепользование и сословные привилегии за военную службу. Да и традиции казачьей демократии и местного самоуправления могут быть востребованы только с учётом современных социально-политических реалий.

Сергей Маркедонов, политолог, Chaskor.ru